Третий день закончился к общему удовлетворению вполне результативно. Герберт был нестандартно учтив и галантен, Беатрис – неимоверно любезна и любознательна. Поток вопросов о знакомых Маши, разделяющих её стремление к Конституции и Республике, сыпался как горох. Маша еле успевала произносить заученные с подачи графа Канкрина чины и фамилии. Закончилось всё официальным приглашением на должность секретаря в лондонском офисе компании Bewick, Moreing & Co и твёрдым обещанием Маши познакомить Беатрис с каким-нибудь блестящим русским офицером, разделяющим её революционные взгляды.

Когда шумный вечер закончился, а пассажиры угомонились и разошлись по каютам, Маша аккуратно села к крохотному столику и начала составлять своё первое в жизни шифрованное донесение.

В другой каюте своё письмо русскому революционеру Владимиру Ульянову писала Беатрис. Вспоминала прекрасное время, проведенное в Германии, и восхищалась его новым псевдонимом Ленин и как бы между делом сообщала, что нашла ценного человека, посредством которого, как она надеется, удастся подобраться так близко к русскому царю, как никому до этого не удавалось. Оставив на бумаге отпечаток своей помады, Беатрис улыбнулась и добавила всего две фразы: «Безумно скучаю! А ты?»

* * *

Владимиру Ильичу скучно не было. Уже второй час он делал вид, что читает свежую прессу, хотя на самом деле тупо смотрел в одну точку, пытаясь собраться с мыслями и решить, как парировать удар, коварно нанесенный прямо под дых царским самодержавием. Императорский манифест, доставленный сегодня в редакцию «Искры», смёл в помойное ведро Программу партии, которую он готовил почти год и на днях должен был разослать товарищам для ознакомления. Буквально каждый пункт этой программы выглядел теперь как позорный плагиат с инициатив монарха. Восьмичасовой рабочий день, запрет детского труда, равные права для мужчин и женщин, отмена недоимок для крестьян, уравнивание прав религий и самый нож в спину – всеобщие, прямые равные выборы в принципиально новые представительские органы – Советы…

«Благосостояние страны измеряется не богатством высших классов, а достатком низших…» – ещё раз перечитал слова императора Ленин и, не в состоянии больше сдерживаться, с силой запустил в стену чернильницей. Хлопок расколовшегося сосуда и эффектная клякса, цветком распустившаяся на штукатурке, разрядили бушевавшие эмоции и вернули голове способность мыслить трезво и рационально. «Программу всё равно придётся переписывать. Нужна преамбула, в которой требуется изобразить царские инициативы как вынужденную уступку царизма под нажимом организации профессиональных революционеров, как результат борьбы партии за права трудящихся. В самой программе сделать акцент на то, что в царском манифесте отсутствует – свержение самодержавия, диктатура пролетариата и главное – право наций на самоопределение! Окраины империи будут нашими!»

Ленин достал из стола лист бумаги, запасную чернильницу и начертал первый тезис: «Великороссы в России нация угнетающая…»[113]

Подумав, прищурившись, будто разглядывает что-то, скрытое вдали, он, уже не останавливаясь, продолжил скорописью: «Великороссы занимают гигантскую сплошную территорию, достигая по численности приблизительно 70 миллионов человек. Особенность этого национального государства, во-первых, та, что “инородцы” населяют как раз окраины; во-вторых, та, что угнетение этих инородцев гораздо сильнее, чем в соседних государствах (и даже не только в европейских)…»[114]

Ленин оставил перо и подошёл к книжной полке, достал тяжёлый географический справочник, углубившись в чтение. Больше цифр! Обязательно правдивых и не оспариваемых – они рождают доверие к остальному тексту: «Нигде в мире нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43 % населения, т. е. менее половины, а все остальные бесправны, как инородцы. Из 170 миллионов населения России около 100 миллионов угнетены и бесправны».

«Теперь на двух великороссов в России приходится от двух до трех бесправных “инородцев”…»

«Возможность угнетать и грабить чужие народы укрепляет экономический застой, ибо вместо развития производительных сил источником доходов является нередко полуфеодальная эксплуатация ”инородцев”…»

Отложив перо и перечитав текст, Ильич остался доволен. Теперь нужна была хлесткая и запоминающаяся концовка! На следующем листе он начертал не менее решительно: «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: “Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – все рабы”. Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах…

…Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. “защитой отечества” великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам»[115].

Вот теперь работа смотрелась полной и законченной. «Товарищам из Польши и Финляндии, определенно, должно понравиться», – подумал удовлетворенно Ленин и в хорошем настроении отправился в столовую пить чай. Завтра предстоял трудный день – перенабор программы и очередное выяснение отношений с Плехановым.

Семейный ужин

Мария Фёдоровна, дважды видевшая своего сына после болезни и покушений, уже догадывалась, что привычного семейного ужина, бывшего для неё отдушиной после утомительного исполнения всех церемониальных обязанностей, с новым Никки не получится. Оставалось гадать, что конкретно предпримет её сын, от каких его слов в очередной раз будут дрожать руки и болеть голова. Остальные присутствующие на ужине в Кремле – дочь Марии Федоровны Ксения с мужем Сандро – великим князем Александром Михайловичем, а также его брат Николай, получившие из рук монарха новые должности и новое влияние при дворе, были настроены более благодушно и ждали императора скорее с любопытством, чем с тревогой.

Император не обманул ожиданий, впервые в жизни явившись к столу со свежей газетой «Россия», фельетон из которой предложил прочитать вслух «для аппетита и хорошего настроения». Все с удовольствием согласились и расселись в предвкушении хорошего развлечения. Но с каждым произнесенным словом этого произведения Мария Федоровна чувствовала, что ожидаемого веселья не наступает, а аппетит, наоборот, улетучивается.

Действительно, любой внимательный читатель, ознакомившись с фельетоном «Господа Обмановы», сразу же понимал, о ком идет речь. К эзопову языку публицист Амфитеатров по большому счету не прибегал, говоря об Алексее Алексеевиче Обманове – хозяине самого крупного в губернии имения и предводителе дворянства огромного уезда, собственнике села «Большие Головотяпы, Обмановки тож», о его супруге Марине Филипповне, взятой «за красоту из гувернанток», об их сыне Никандре Алексеевиче, в просторечии называемом Никой-Милушей. «Это был маленький, миловидный, застенчивый молодой человек, – характеризовал Амфитеатров наследника самого крупного имения, – с робкими, красивыми движениями, с глазами, то ясно-доверчивыми, то грустно-обиженными, как у серны в зверинце. Пред отцом он благоговел и во всю жизнь свою ни разу не сказал ему “нет”».