В конце коридора бойцы остановились на пороге. В резиновых респираторах было слышно хриплое дыхание. Офицер запустил секундомер, и пятеро бойцов вышли на свет.

За четыре месяца, прошедшие с тех пор, как Иван Силаев выступил по Центральному телевидению и объявил о планах строительства укрытия, которое должно было навеки захоронить остатки реактора № 4, в зоне успели собрать целую армию архитекторов, инженеров и солдат строительных частей. Все они круглосуточно трудились над воплощением идеи в жизнь. Люди из Минэнерго должны были обеспечить повторный запуск оставшихся трех реакторов станции, а проект «Укрытие» (позже «Укрытие» переименовали в «Саркофаг») поручили специальному строительному отряду УС-605, сформированному в Минсредмаше. Над проектом работали десятки подразделений и агентств министерства: Всесоюзный научно-исследовательский и проектный институт энергетических технологий (ВНИПИЭТ), Главное строительное подразделение (СМТ-1) и Экспериментальная лаборатория опытно-конструкторских работ в ядерном строительстве (НИКИМТ).

Окончательное решение выбирали из 18 отобранных проектов[1226]. Инженеры конструкторского бюро реакторов (НИКИЭТ) предложили заполнить реактор пустотелыми свинцовыми шарами[1227]. Высказывались предложения похоронить его под огромным курганом, насыпанным из битого камня, или вырыть под 4-м энергоблоком большую пещеру, чтобы реактор провалился в нее и земля поглотила его целиком[1228]. На первом совещании боевитый глава Средмаша Ефим Славский предложил свое типично кавалерийское решение: утопить всю эту кашу в бетоне и забыть о ней[1229]. Предложение Большого Ефима было встречено неловкой тишиной, прерванной Анатолием Александровым. Глава Курчатовского института указал на неудобные физические моменты в предложении Славского: продолжающийся разогрев от распада ядерного топлива, остающегося внутри реактора, делал запечатывание его в бетоне непрактичным, если вообще возможным.

Какой бы заманчивой ни казалась идея полностью изолировать остатки реактора от окружающей атмосферы, масса ядерного топлива внутри него нуждалась в вентиляции со всех сторон: содержимое реактора должно безопасно остывать, а люди – следить за этим процессом на случай начала новой цепной реакции. При этом необходимо было накрыть руины защитной оболочкой, но как это сделать? Четвертый энергоблок занимал площадку размером почти с футбольное поле, крышу над ним пришлось бы поддерживать множеством столбов, поставленных внутри периметра. А это было пространство, заполненное остатками стен, разбитым оборудованием и кусками бетона, к тому же большая его часть была засыпана тоннами песка и других материалов, сброшенных с вертолетов генерала Антошкина. Инженеры не могли с уверенностью сказать, выдержит ли это месиво вес крыши. А радиация делала почти невозможным выяснить это.

Среди предлагавшихся архитектурных решений саркофага были весьма амбициозные проекты, включая 230-метровую арку или предложение прокатить ряд готовых сводов по всей площади реакторного зала[1230]. Другой проект предлагал соорудить огромную однопролетную крышу, удерживаемую на наклонных стальных руках, поднятых в воздух через каждые 6 м – инженеры язвительно прозвали эту конструкцию «Хайль Гитлер!». Осуществление этих фантастических идей могло занять годы, потребовать астрономических вложений или вообще оказаться за пределами возможностей советских инженеров. А строить саркофаг предстояло в нереалистичные сроки, назначенные Политбюро, и в ужасных условиях. Ясно было, что стройку нужно завершить как можно скорее – в течение месяцев, а не лет. Только так можно было прекратить распространение радиации и возобновить работу уцелевших энергоблоков в условиях относительной безопасности, а значит, спасти подмоченный технологический престиж СССР.

Задачи казались почти неподъемными уже потому, что строить надо было с помощью машин с дистанционным управлением[1231]. Даже после того, как руины засыпали песком и залили расплавленным свинцом, уровни радиации вокруг 4-го энергоблока оставались слишком высокими, чтобы там работать дольше трех минут за раз. Поэтому сооружение было решено строить из готовых секций, которые можно собрать кранами и роботами[1232]. Сроки были жесткие[1233]. Пятого июня Горбачев дал Славскому и его людям время до сентября – меньше четырех месяцев на осуществление одного из самых опасных и амбициозных строительных проектов в истории. В итоге работы на площадке начались еще до того, как инженеры и архитекторы в Москве согласовали проект.

Чтобы минимизировать общую дозу облучения, бригады УС-605 Средмаша работали в чернобыльской зоне вахтовым методом, по два месяца[1234]. Первая смена началась 20 мая, ее задачей было расчистить площадь после прерванных работ Минэнерго – перерытые дороги, разбитое оборудование, незавершенное бетонирование – и создать инфраструктуру, необходимую для громадной стройки[1235]. Это значило разместить 20 000 строителей, наладить для них питание и обеспечить санитарные условия. В основном это были военнообязанные запаса, часто люди средних лет, призванные на шестимесячные военные сборы в строительные части, приданные Средмашу. Их окрестили «партизанами». Своих архитекторов, инженеров, ученых, электриков, дозиметристов Министерство среднего машиностроения рассматривало как незаменимых специалистов. Их необходимо было защищать от облучения, чтобы они могли приезжать и работать в Зоне как можно дольше. «Партизан» считали низкоквалифицированным «расходным материалом»[1236]. Когда возникала необходимость ручного труда в зоне высокой радиации, их посылали вперед, взвод за взводом. «Партизаны» получали максимальную дозу радиации за несколько часов – или минут, – а потом их отправляли домой, меняя на новых.