Но Геннадий Шашарин, заместитель Майорца по атомным вопросам в Министерстве энергетики, отказался признать поражение[1189]. После второго заседания межведомственного Совета он составил письмо Горбачеву, описывая истинные причины аварии и рассказывая о попытках Александрова и Славского похоронить правду о недостатках конструкции реактора. Шашарин признавал ошибки персонала станции, но настаивал на том, что концентрация на этих ошибках всего лишь вскрывает недостаток организации и дисциплины на станции: «Это не приближает нас к выявлению истинных причин бедствия». Заместитель министра объяснял, что, как бы они ни старались, им не удастся скрывать правду вечно. Глобальный масштаб бедствия, несомненно, побудит международное научное сообщество потребовать изложения технических подробностей цепочки событий, приведших к аварии. «Рано или поздно, – предупреждал Шашарин Генерального секретаря, – все это узнает широкий круг специалистов по реакторам в нашей стране и за рубежом».

Повидавшись с семьей, Виктор Брюханов вернулся из Крыма в конце мая[1190]. Прилетев в Киев, он позвонил на станцию и распорядился, чтобы за ним в аэропорт прислали машину. Повисла неловкая пауза, и он понял: что-то не так. Доехав до станции, Брюханов поднялся в свой кабинет на третьем этаже административного корпуса. Окна были закрыты свинцовыми листами, а за его столом сидел какой-то человек. Никто не позаботился уведомить Брюханова, что он больше не начальник. Это было первое из множества последующих публичных унижений опального директора.

«Что нам делать с Брюхановым?» – спросил новый директор нового главного инженера[1191]. Они решили придумать для него синекуру – должность заместителя начальника производственно-технического отдела. Там его можно чем-нибудь занять, пока он ожидает своей участи. Оба знали: это всего лишь вопрос времени, когда Брюханова призовут к ответу за преступления.

В секретном, особо охраняемом здании 2-го Главного управления Генеральной прокуратуры СССР на улице Грановского в Москве продолжались допросы[1192]. Расследование Сергеем Янковским теперь распространилось на конструкторов и ученых, которые создали РБМК и осуществляли надзор за его работой, академиков вызывали на допросы, как и всех других. Янковский вызвал конструктора-атомщика Николая Доллежаля, и стареющий ядерный барон уверил следователя, что вина за взрыв целиком лежит на операторах: с его конструкцией все в полном порядке.

К концу лета расследование вины конструкторов реактора будет выделено в отдельное уголовное дело, притом что дело операторов набирало обороты. Янковский колесил по Союзу в поисках информации. Он полетел в Свердловск изъять документы и допросить работников завода, где были изготовлены главные циркуляционные насосы 4-го блока. Провел десять дней в Горьком, где в ссылке держали ядерного эксперта Андрея Сахарова в наказание за его кампанию в защиту прав человека. Янковский взял с собой распечатки с ЭВМ систем диагностики и регистрации энергоблока № 4 в надежде, что Сахаров поможет с их анализом. Вернувшись в Киев, Янковский ездил по другим украинским АЭС, собирая свидетельства по предыдущим авариям. И куда бы он ни отправился, за ним тенью следовали сотрудники КГБ, в чью задачу входило поддержание секретности всего, что вскрывает это расследование.

В среду, 2 июля, Виктора Брюханова вызвали в Киев и вручили авиабилет до Москвы, где его присутствие требовалось на заседании Политбюро[1193]. Перед отъездом он зашел попрощаться к Маломужу, второму секретарю Киевского обкома. Секретарь никогда раньше не выказывал Брюханову ничего, кроме ледяной формальности, а тут вдруг сжал его в объятиях. Это не было хорошим знаком, но к тому времени уволенный директор смирился со своей судьбой[1194].

Наутро, в 11 часов, Политбюро собралось в конференц-зале на третьем этаже одного из зданий Кремля[1195]. Зал был заставлен небольшими столами, и Брюханов обнаружил, что сидит среди лидеров советской ядерной отрасли – включая Александрова, Славского и Валерия Легасова. Все сидели с видом набедокуривших школьников. Обязательный портрет Ленина смотрел со стены над ними. Открывший заседание Генеральный секретарь Горбачев предложил председателю правительственной комиссии Борису Щербине представить окончательные выводы о причинах аварии.

«Авария произошла в результате грубейших нарушений эксплуатационным персоналом технического регламента и в связи с серьезными недостатками конструкции реактора, – начал Щербина. – Но эти причины неравнозначны. Исходным событием комиссия считает ошибки эксплуатационного персонала»[1196].

Это была версия, выгодная для Министерства среднего машиностроения, но далее Щербина заговорил об обширных и неустранимых недостатках реактора. РБМК не соответствовал современным стандартам безопасности и даже до аварии никогда не был бы разрешен к эксплуатации за пределами СССР. Фактически, сказал Щербина, реактор настолько потенциально опасен, что специалисты, участвовавшие в работе правительственной комиссии, рекомендуют отказаться от всех планов строительства новых РБМК.

Когда Щербина закончил, Горбачев был в ярости[1197]. Его гнев и недовольство копились неделями, пока обнаруживались последствия катастрофы. Ему приходилось добиваться точной информации о том, что происходит, и его личная репутация на Западе – как реформатора, человека, с которым можно иметь дело, – была запятнана неуклюжими попытками скрыть правду. Теперь он обвинял Александрова и Славского в том, что они возглавили государство в государстве и скрывали от него правду, почему случилась авария.