Они спрашивают меня, не утверждают, а именно спрашивают, что из своих шотландских рент я получила, пока была в Англии. Я начинаю жаловаться на то, что им самим лучше знать ответ на этот вопрос, что это они должны ответить мне, почему не послали мне ничего. Ничего! Практически! И тогда они мне говорят, что все деньги были выплачены.

– Мы отправили вам деньги. Выслушайте нас! Все ренты были выплачены самым честным образом. Мы отправили вам деньги.

В зале повисает молчание. Они смотрят на меня с презрением – за мой тугой ум, за глупое упрямство и нежелание понять.

– Выплачены кому? – спрашиваю я с ледяным достоинством, но уже знаю ответ. Они видят, что я его знаю, но все равно отвечают.

Они говорят, что отдали все причитающиеся мне деньги моему мужу, Арчибальду, и это он не стал мне ничего отправлять. Это он поставил меня в положение, вынудившее меня одалживаться у сына мясника в Англии, принимать как милость оплату моих жилых счетов моей более богатой сестрой и носить ее платья.

Они спрашивают меня, где, по моему мнению, Арчибальд жил со дня помилования? Я отвечаю, что их совершенно не касается, где он жил, если он при этом не нарушал данного им слова. Потому что до этого самого момента я была уверена в том, что он был в Танталлоне. Они качают головами и говорят мне, что нет, я ошибалась. Он практически не бывал в своем замке. Он переезжал из одного моего имения в другое, собирая причитающуюся мне ренту, угощаясь винами из моих погребов, охотясь на мою дичь, выбирая еду из запасов моих крестьян, подгоняя моих поваров и живя как лорд.

– Но у него есть право жить в моих имениях, он же мой муж, – упрямо говорю я. – Все, что у меня есть, принадлежит и ему по праву.

Один из лордов роняет голову и бьется ею о стол со звонким стуком, как будто желая выбить из себя дух, вне себя от раздражения. Я непонимающе смотрю на него. Мне нечего ему сказать. Я чувствую себя совершенно глупой, одураченной, даже больше, чем дурой: женщиной, отказавшееся от рассудка в пользу страсти.

– Именно так, – говорит один из них. – Он ваш муж, он живет в ваших имениях, собирает ваши ренты и не отправляет их вам.

Старый лорд, ударивший голову о стол, поднимает лицо, и я вижу, что на его лбу красуется красная шишка. Он смотрит мне прямо в глаза.

– И кто, по-вашему, хозяйка в вашем доме? – спрашивает он. – В вашем доме? Кто спит на вашем белье? Кто сидит во главе вашего стола? Кто велит поварам и слугам принести лучшую посуду, чтобы есть с нее? Кто носит ваши украшения? Кто посылает за вашими музыкантами? Кто ездит на ваших лошадях?

– Я не собираюсь слушать эту клевету, – предупреждаю их я. Мои руки уже холодны как лед, и перстни свободно сидят на пальцах. – Меня не интересуют сплетни.

Я им покажу, что значит быть настоящей королевой, как Екатерина Арагонская. Я даже взглядом не выдам свою обиду. Что мой муж влюбился в мою фрейлину. Сердце Екатерины было разбито вдребезги, и ее доверие пошатнулось, но она ни словом не пожаловалась на Генриха. Она не позволила себе ни одного косого взгляда в сторону Бесси Блаунт. Я знаю, что неверность мужа не имеет никакого значения. Я покажу им, что такое гордость королевы. Я покажу, что мне нет дела до их мелочных подозрений. Я – королева, и меня никто не может заменить. Даже если этот кто-то ест с моих тарелок, носит мои драгоценности, я все равно жена Арчибальда. Я все равно вдовствующая королева, мать короля и дочери Арда.

– Это его жена, которую он сам там поселил, – говорит кто-то с дальнего конца стола, и я понимаю, что правда известна даже самым неродовитым лордам. Это говорит человек, настолько не пользующийся вниманием, что он почти стоит в толпе простолюдинов. – Это его жена, на которой он женился задолго до того, как его дед заставил его сойтись с вами. Это красотка Джанет Стюарт из Траквейра. Она жила как его леди, как и должно жить честной жене. Вот они вдвоем и веселились на ваши ренты да в ваших погребах и спальнях. Вы ему не жена и никогда ею не были. Вы – его честолюбивые мечты, его чертова жажда власти, жажда его клана. Он был женат на ней, уже несколько лет, женат, а не помолвлен. Он сделал вид, что берет вас в жены, и вы отдали ему все. А теперь вы хотите отдать ему Шотландию.

– Я не верю, – первое, что вырывается у меня из уст. Отрицать! Все отрицать! – Вы лжете. Где именно они жили вместе? Где проходили все эти пресловутые семейные увеселения?

– В замке Ньюарк, – говорят они один за другим. Они совершенно едины в этом, это не может не быть правдой. – Разве вы не заметили чисто подметенных полов и свежей соломы? Чистого белья?

– Джанет Стюарт выехала оттуда за день до того, как въехали вы, и оставила его чистым, как и полагается хорошей хозяйке.

– Она даже отдала ваши чулки в починку.

Я перевожу взгляд с одного рассерженного и раздраженного лица на другое. Я не вижу в них жалости, только ярость на то, что я позволила себя одурачить и хотела одурачить их. Я думаю, что на самом деле он предпочел мне Джанет Стюарт. Потому что, когда я уехала в Англию, он отправился прямо к ней. Пока я воевала с послами и одалживалась у Уолси, он был счастлив с ней, своей первой любовью.

Я не помню, как выхожу из зала заседаний лордов, как спускаюсь с холма, как проезжаю по крутой дороге до Холирудхауса. Я не помню, как спешиваюсь и знаком отсылаю своих фрейлин, чтобы дойти до своей спальни и оказаться в полном одиночестве в этих прекрасных комнатах.

Я укладываюсь в кровать, словно я опять стала маленькой девочкой, которая очень устала за день. Тихо входят фрейлины и спрашивают, не заболела ли я. Не желаю ли я отужинать вместе со всеми придворными? Я говорю, что меня одолели женские горести. Они думают, что я имею в виду кровь, но я действительно имею в виду истинно женские горести: когда женщина любит мужчину, который ее предает. Предает полностью и бесповоротно, мыслью, словом и делом. В намерениях и их исполнении, днем и ночью, и, что хуже всего, публично. Перед всем миром.

Мне приносят темный сладкий эль и горячий мед. Я не говорю, что мне это было нужно, что женские горести заставляют болеть сердце от ревности, обиды, зависти и злости. Я пью эль и запиваю его медом. Я велю им не пускать Арчибальда, мне нужно побыть одной. Я лежу на постели и позволяю себе плакать. Затем засыпаю.

Ночью просыпаюсь от мысли, что я – величайшая дура из ныне живущих и за свою глупость я повержена на самую землю. Я думаю о том, что Екатерина вышла замуж за короля Англии и встала рядом с ним, ни разу не задумавшись о собственных чувствах, всегда отказывая себе в своих желаниях и сохраняя ему непрестанную, стоическую верность, по той лишь причине, что она дала ему в том свое слово. У нее была цель, и после того, как она ее перед собой поставила, ее ничто не могло остановить. Вот как она стала великой женщиной.

А потом я думаю о себе, о том, как я вышла замуж за короля, как дала ему слово стать хорошим регентом, но влюбилась в первое хорошенькое личико, юношу, который, как я сама знала, был обещан другой. Я вспоминаю о своей уверенности в том, что он выберет меня, которой не мешало знание о том, что он был обручен. О своей радости, с которой я отобрала его у другой. На самом деле мне даже нравилось, что он был не свободен, что позволило мне одержать верх над другой, совершенно незнакомой мне девушкой. Я украла у нее ее возлюбленного, ее жениха, и теперь, впервые за все это время, мне становится за это стыдно. Мне так стыдно, что я даже думаю, что моя недалекая младшая сестра, Мария, и та разумнее распорядилась своей жизнью, чем я. Я назвала ее дурой. Она вышла замуж за простого мужчину по любви, но сделала это так, что теперь она его жена. Она живет с ним, и я знаю, что он ни разу не посмотрел на другую женщину и они никогда не разлучаются. А я… Я прижимаюсь лицом к подушке и давлю свой стон отчаяния, боли, которую я причинила себе собственной глупостью.