Не надо было мне говорить о нерушимых брачных клятвах и негасимой любви. Есть только одна связь, которой я могу доверять: это связь между сестрами. Только наши узы с сестрами истинно нерушимы. Мы никогда не упускаем друг друга из виду, в любви или в соперничестве мы постоянно думаем друг о друге.

Я пишу Генриху. Я ничего не говорю о неверности Арчибальда, лишь упоминаю, что мы больше не живем вместе и что он забирает у меня мои ренты. Я говорю Генриху, что намерена вернуться в Лондон, чтобы жить при дворе, и что отныне выйду замуж только по его рекомендации. Я ясно даю ему понять, что согласна на развод, я снова возвращаюсь в лоно семьи. Отныне я только Тюдор, не Стюарт, и позволяю выдать меня замуж так, как это будет ему удобно. Если только он позаботится обо мне так, как следует заботиться брату о сестре. Я не собираюсь соперничать с ним или его женой, Екатериной. Я понимаю, что она сделала то, на что я оказалась неспособна. Даже моя младшая сестра, Мария, управилась со своей жизнью лучше меня. Обе они вышли замуж по любви и живут со своими мужьями. Когда-то я ревниво сравнивала их с собой, и в этом сравнении находила повод для гордости. Теперь же я смирена и унижена. Я пишу Екатерине и Марии и отправляю все эти письма в одном конверте. Я говорю им, что потеряла все и хочу вернуться домой.

Проходит целое лето, прежде чем я получаю письмо от Генриха. Долгое лето, в течение которого моего сына перевозят из пораженного чумой Эдинбурга, но меня не приглашают следовать с ним. Долгое лето, во время которого никто не наносит мне визитов, и я от обиды перехожу к ледяной холодности, давая себе клятвенное обещание, что с этого самого дня больше никогда не буду поддаваться зову страсти, а лишь доводам рассудка. Долгое лето, в течение которого я убеждаю себя, что единственными истинно близкими мне людьми являются мои сестры, которые знают боль от потери ребенка, которые никогда не оставляют меня.

Генрих же молчит, и я знаю этому причину. Лето – сезон, когда он уезжает из многолюдного и грязного Лондона, путешествуя по прелестным дворцам, стоящим на берегах Темзы, охотясь в прибрежных лесах и всегда получая более чем радушный прием. Он оставляет все государственные заботы на плечах Томаса Уолси и не утруждается написанием писем кому бы то ни было, тем более мне. Он даже не думает обо мне, покинутой мужем, лишенной защиты своего брата, постоянно пытающейся достичь согласия с лордами совета и постоянно взывающей к отсутствующему герцогу Олбани.

Одна моя сестра Мария не отворачивается от меня. Она пишет о том, что родила еще одну девочку, которую назвала Элеонорой. Конечно же, они хотели бы мальчика, как и любые родители, и второй сын Брэндона был бы вторым наследником престола, на очереди после моего сына Якова. Их старший сын тоже стоит в линии наследия после моего мальчика, и с каждым следующим днем мне все больше кажется, что у него есть все шансы стать королем Англии. Если последние роды были завершающей попыткой Екатерины произвести наследника, а она вскоре должна уже утратить способность беременеть, то мой мальчик абсолютно точно станет наследником Генриха.

Мне трудно не думать об этом, хоть это и кажется жестоким. Я искренне жалею Екатерину. Я плакала над ее письмом, в котором она рассказывала о том, что потеряла еще одного ребенка, но я не могу не думать о том, что, если у нее не будет сына, мой мальчик станет королем Англии, Ирландии и Шотландии. Ведь Мария тоже так думает? И поэтому она желает родить еще одного мальчика? Она не может так бескорыстно любить Екатерину, чтобы не ждать окончания ее детородных лет. Или все же она способна любить сестру настолько бескорыстно, что забывает о собственных интересах?

Возможно, Мария все же сумела стать лучшей сестрой королеве, чем я, и она с радостью пишет о том, как ее новорожденная дочь – самое прелестное дитя на свете и что ее кожа подобна нежнейшим лепесткам роз, и как ей все рады.

Я откладываю ее письмо и подхожу к окну. Перед моими глазами ветер гонит по глади озера серые волны, увенчанные белыми кантами пены, но я их не вижу. Сначала я стараюсь успокоиться: это известие не имеет никакого значения. Этот ребенок незаконнорожденный, значит, не имеет права на престолонаследие. Он вообще ничего не значит. Потом я спокойно размышляю о том, что это первый бастард, который родился у Генриха, и вот этот факт уже имеет значение, причем огромное. Бесси показала миру, что у Генриха может родиться сын, и если он выживет, то мир узнает, что Генрих может зачать здорового наследника. И это знание крайне важно, потому что доказывает – причина отсутствия наследника кроется именно в Екатерине, а не в моем красавце брате. Об этом все думали, но никто не смел говорить. Теперь же этот факт стал общеизвестным. Екатерина старше меня, хоть и не намного, и к ее тридцати трем годам она смогла родить только мертвых и нежизнеспособных детей, за исключением одной девочки. Она родом из семьи, которую шлейфом сопровождают таинственные смерти и хвори, и за все это время она смогла подарить ему лишь одну слабенькую девочку. Но любовница Генриха, живая, здоровая, юная Бесси, родила ему здорового мальчика на пятый год их связи. Он не мог получить более громогласного доказательства его мужской силы и тем самым навсегда закрыть досужие рты, судачащие о том, что Тюдоры прокляты за вторжение в Англию и исчезновение принцев в Тауэре. Кем бы ни был их убийца, проклятье пало на его семью, а не на нашу, потому что у меня растет здоровый мальчик, у Марии есть Генрих Брэндон, а теперь и у моего брата есть маленький бастард. Они решили назвать его Генрих Фицрой. Генрих – в честь отца, а Фицрой – для обозначения его королевской принадлежности. Не существует двух других имен, которые могли бы причинить Екатерине большую боль. Должно быть, ее сердце разрывается на части. Теперь она узнает, что такое боль. Когда-то она показала мне, что это такое, а теперь Бесси Блаунт преподала ей тот же урок.

Я получаю ответ от брата, только когда золото осени трогает листья в лесах и зарослях вокруг озера. Оно приходит ко мне в конверте, подписанном лордом Дакром и его же посланником, и я больше чем уверена, что его шпионы уже его прочли. Да мне это и не важно. Главное, что я держу в руках свою охранную грамоту, свой шанс вырваться на свободу. Я знала, что брат непременно ответит мне, а Томас Уолси найдет способ все исправить, и ни мгновения не сомневаюсь в том, что мне прислали приглашение вернуться в Лондон, расторгнуть мой богомерзкий брак и, если я не ошиблась в Томасе Уолси, найти для меня великолепную партию. А почему нет? Он же почти умолял меня сделать именно это почти три года назад, а брат буквально обещал, что этот новый брак станет лучшим решением, которое я могу принять.

Я беру письмо с собой в маленькую комнатку на вершине башни, где меня никто не будет беспокоить, и так тороплюсь его открыть, что практически срываю с него печать. Мне тут же бросается в глаза почерк, явно принадлежащий секретарю Генриха, а не самому королю. Я сразу представляю, как брат сидит за столом, лениво раскинувшись и улыбаясь, держа в руке бокал вина, а Томас Уолси выкладывает на стол бумаги для подписи, как игральные карты во время партии, а мальчик-паж в это время подает ему закуски. Карьерист Чарльз Брэндон стоит где-то неподалеку, Томас Болейн прислонился к стене: он всегда легок на шутку и на разумное слово совета. Генрих быстро надиктовывает короткое письмо для меня, исполняя одну из обязанностей, которую он откладывал слишком долго. Ведь это не составляет для него ни малейшего труда: он просто отправляет мне приглашение прибыть в Лондон. Для меня это письмо – ключи от темницы, в которой я сижу.