— Тоже умер. Все умерли. Только Борхардт и Герберт живы — да и те говорить не могут. Опоздал ты.

Сумка с транслятором оттягивала плечо. Я поправил лямку, но легче не стало.

— Что это? — спросил Лако. — Транслятор? Он нарушенную речь воспринимает? Если человек не в состоянии говорить из-за… Что-нибудь он разберет?

— Да, — ответил я. — А в чем дело? Что случилось с Говардом и остальными?

— Считай, что твой передатчик конфискован. И транслятор тоже.

— Попробуй только! — Я попятился. — Репортеры имеют право на…

— Только не здесь. Дай сюда транслятор.

— Зачем? Ты же сказал, что Борхардт и Герберт говорить не могут.

Лако достал из-за спины соляриновый огнемет-самоделку — бутылку из-под кока-колы с приделанным к ней зеркалом. Такими огнеметами сухундулимы проводят массовые расстрелы.

— Ну-ка, взял передатчик и марш за мной. — Лако наклонил огнемет так, что свисающая сверху лампочка оказалась точно над зеркалом.

Я поднял коробку с передатчиком.

Лако повел меня сквозь лабиринт ящиков к центру палатки, уводя от закутка Эвелины. Все вокруг было затянуто пластиковой сеткой. Если Лако плутает нарочно, зря старается — к Эвелине я все равно выйду, следуя за паутиной электрических проводов.

В центре палатки, похоже, устроили склад — повсюду раскрытые ящики, лопаты, кирки и прочий археологический инструмент. Спальные мешки свалены в кучу рядом со стопкой расплющенных картонных коробок. Посредине стояла клетка, а напротив нее, под кучей проводов, возвышался подключенный к сети рефрижератор — древний и основательный двустворчатый гроб, наследие завода по производству кока-колы. И никаких следов сокровища — разве что его уже упаковали или хранят в холодильнике. Интересно, для чего нужна клетка?

— Передатчик на пол клади, — сказал Лако, угрожающе поигрывая зеркалом. — И полезай в клетку, живо!

— А где твой передатчик?

— Не твое дело.

— Послушай, у тебя своя работа, у меня — своя. Мне репортаж нужен.

— Репортаж? — Лако толкнул меня в клетку. — Будет тебе репортаж: ты только что вступил в контакт со смертоносным вирусом и посажен под карантин.

И он выключил свет.

Да уж, журналист из меня — просто блеск. Сначала бея Римлянина, теперь вот Лако — а я ни на миллиметр не приблизился к разгадке. Через несколько часов я уже никогда не узнаю, что пожирает Эвелину изнутри. Я тряс прутья клетки, пытался выломать замок, до хрипоты звал Лако — безрезультатно. Гудение рефрижератора периодически замолкало — отключалось электричество. За ночь это произошло раза четыре. В конце концов я забился в угол и уснул.

Едва рассвело, я разделся и проверил, не появились ли на коже ячеистые наросты. Вроде бы ничего не было. Я натянул штаны, обулся, нацарапал записку на листке из блокнота и забарабанил в дверь клетки. В помещении появилась бея с подносом в руках. Она принесла кусок местного хлеба, шмат сыра и бутылку колы со стеклянной трубочкой. Не хватало еще, чтобы это оказалась бутылка, из которой пила Эвелина.

— Кто здесь? — спросил я бею. Она смотрела на меня с испугом: похоже, так и не оправилась от вчерашнего общения.

Я улыбнулся ей.

— Помнишь меня? Я подарил тебе зеркало. — Ответной улыбки не последовало. — А еще беи есть?

Она поставила поднос на коробку и сунула через решетку хлеб.

— Здесь есть другие беи?

Бутылка через решетку не пролезала, ее содержимое расплескивалось.

— Поможем друг другу, — предложил я, придвинулся к решетке и начал пить через трубочку.

— Больше бей нет. Только я.

— Послушай, — сказал я, — отнеси записку Лако.

Она не ответила — но и не отпрянула. Я вытащил ручку с голографическими буквами и, не желая повторять вчерашней ошибки, предложил:

— Отнесешь записку — отдам тебе ручку.

Бея отступила на шаг и прижалась спиной к рефрижератору, не сводя больших черных глаз с ручки. Я написал на листочке имя Лако и спрятал ручку в карман. Бея проводила ее завороженным взглядом.

— Я дал тебе зеркало. Это тоже дам.

Она кинулась вперед и взяла у меня записку.

Я спокойно доел завтрак и прилег, гадая, что же случилось с посланием, оставшимся у беи Римлянина. Я проснулся оттого, что ярко светило солнце. Оказывается, я много чего не разглядел накануне вечером. Мой передатчик так и остался неподалеку от спальных мешков, а вот транслятора нигде не было видно.

Рядом с клеткой стоял небольшой ящик. Я просунул руку между прутьями, подтащил его поближе и снял клейкую ленту. Интересно, кто упаковывал сокровище — команда Говарда? Или они сразу начали помирать, один за другим? Ящик был запакован аккуратно — сухундулиму такое не под силу. Может, это дело рук Лако? Но зачем ему заниматься упаковкой, ведь его работа — просто охранять сокровище, чтобы не украли.

Клейкая лента, пластиковая сетка, противоударная пузырчатая прослойка. Да, очень аккуратно. Я изо всех сил потянулся — рука застряла между прутьев, — наклонил коробку и наконец-то нащупал что-то внутри.

Ваза! В длинное и узкое горлышко вставлена серебристая трубка в форме цветка — похоже на бутон лилии. Трубка слегка расширялась и затем сужалась к открытой верхушке. На стенках выгравированы какие-то тонкие полоски. Сама ваза была сделана из голубой керамики — тоненькой, как яичная, скорлупа. Я завернул ее в пластиковую сетку и положил в коробку. Потом нашарил новый объект — не впечатляет: словно бея пожевала и благополучно выплюнула какой-то лисийский черепок…

— Это печать, — пояснил Лако. — Борхардт уверял, что на ней написано: «Бойся проклятия королей и хранитов, что кровью окропит мечты». — Лако отобрал у меня черепок.

— Ты получил мою записку? — Затаскивая руки в клетку, я оцарапал запястье о металлические прутья. — Ну?

— Типа того. — Лако продемонстрировал мне пожеванную бумажку. — Беи проявляют большое любопытство ко всему, что попадает к ним в руки. Что там было написано?

— Я хочу с тобой договориться.

— О чем? Я и без тебя знаю, как работать с транслятором. И с передатчиком.

— Никому не известно о том, что я здесь. Мои репортажи отправлялись на радиорелейную станцию в лагере лисийской экспедиции и уже оттуда уходили в эфир.

— Какие репортажи? — Он не выпускал печать из рук..

— Так, ерунда всякая. Флора и фауна, старые интервью, Комиссия. То, что людям обычно нравится. Местный колорит.

— Комиссия? — Лако странно покачнулся, едва не уронил печать и только в последний момент успел ее подхватить.

Интересно, как он себя чувствует? Выглядел он кошмарно.

— Вся информация передается через радиорелейную станцию в лагере лисийцев, и Брэдстрйт думает, что я там. Если мои репортажи прекратятся, он примет: что-то случилось. А у него «ласточка» — так что здесь он будет завтра же.