Я убеждена, что после этого он пожалел меня, посчитав узколобой и вульгарной особой. С тех пор он разговаривал со мной только о литературе; политика исчезла из наших бесед»{594}.

Как бы послушна ни была Екатерина при выслушивании темпераментного Дидро (про которого говорили, что он хлопал ее по бедрам в ажиотаже, когда заходил слишком далеко); как бы ни разочаровался француз, найдя, что по крайней мере некоторые передовые идеи его благодетельницы существовали на уровне скорее теорий, чем практики, — Екатерина не сомневалась, что способна держаться своей позиции в разговоре с самыми передовыми философами своего века. Однако ей не удавалось легко примирить этот образ интеллектуалки с образом сумасшедшей юной любовницы, в которую она, похоже, превратилась:

«Как ужасно для человека с головой потерять ее! — писала она Потемкину. — Хочу, чтобы ты любил меня. Хочу казаться тебе привлекательной. Но выказываю только сумасбродство и страшную слабость. О, как ужасно — любить чрезмерно! Ты знаешь — это болезнь, я больна, хоть и не посылаю за аптекарем и не пишу пространного завещания. Если хочешь, я сведу для тебя эту страницу к трем словам и перечеркну все остальное. Вот они — я люблю тебя»{595}.

Екатерина также в смущении понимала, что если эта бредовая ситуация затянется, она утратит способность управлять делами империи, поскольку чувствовала себя «безголовым цыпленком».

«Думаю, лихорадка и волнение моей крови идет от того, что несколько вечеров, не знаю почему, я ложилась спать для себя очень поздно. Все время в час ночи. Я привыкла ложиться в десять. Напиши, как ты, дорогой, надеюсь, ты спал хорошо. Люблю тебя, но нет времени написать или поговорить»{596}.

Перед тем, как Гримм покинул Санкт-Петербург, к нему отправили генерала Бауэра — выяснить, не изменил ли он своего решения о поступлении на службу к императрице. Он отказался (на том основании, что доктора посоветовали ему сменить климат), пообещав вернуться после того, как поживет какое-то время в Италии. Дидро, которому не предложили продлить визит и который продолжал пользоваться финансовой поддержкой Екатерины и обмениваться с нею письмами, уехал на месяц раньше.

Отношения императрицы с сыном находились в состоянии настороженного нейтралитета. Павел до предела погрузился в радости семейной жизни, и поначалу Екатерина тоже была довольна своей невесткой, описывая ее мадам Бьельке как «золотую девочку»{597}. В начале года Павел заслужил некоторое доверие матери, признавшись в интриге, в которую по глупости позволил втянуть себя Каспару фон Зал-дерну, временно находившемуся на дипломатической службе в Копенгагене. По-видимому, идея Залдерна сводилась к тому, что Павел должен принимать равную долю участия в управлении Россией, взяв за образец двойное правление в Австрийских землях — императора Священной Римской империи Иосифа II и его матери, императрицы-королевы Марии-Терезии. Павел зашел настолько далеко, что подписал документ, позволяющий Залдерну действовать в этом направлении в качестве его представителя и официального доверенного лица. Позднее, заволновавшись из-за содеянного, Павел пошел за советом к Панину. В ужасе от того, какой опасности подверг себя великий князь, опасаясь возможного предательства, Панин раскритиковал идею и уничтожил обвиняющий документ, но посоветовал воздержаться от признания императрице.

Ничего не знавшая о замысле Залдерна Екатерина оставалась о нем высокого мнения. Но время его возвращения из Копенгагена приближалось, и Павел решил, что безопаснее и честнее сообщить матери о двуличности Залдерна и выразить ей свое раскаяние. Императрица пришла в ярость от этого сообщения. Она велела Панину запретить Залдерну использовать титулы и ранги, которые он получил на службе в России и в Голштинии, и пригрозить арестом, если он когда-либо осмелится снова ступить на русскую землю. Павел ни под какие репрессивные меры не попал.

Начало 1774 года было трудным временем для великой княгини Натальи. Ей пришлось перенести фальшивые слухи о своей беременности и тяжелые утраты: за пришедшим в марте известием о смерти ее бабушки очень скоро последовало глубоко поразившее ее сообщение о смерти матери. Екатерина тоже расстроилась, поскольку привязалась к ландграфине за несколько недель, которые та провела в России.

В день, когда двор вернулся из Царского Села в Зимний дворец, Екатерина написала мадам Бьельке, уверяя ее, что мятеж Пугачева взят под контроль. Осада Оренбурга была снята, а осаждавшие — рассеяны. Но самому Пугачеву удалось спастись.

«Позавчера я приняла двух курьеров от генерала Бибикова, который информировал меня, что генерал-майор князь Петр Голицын после яростного боя с негодяями в сорока верстах от Оренбурга полностью разгромил их и освободил город из блокады, в которой подлецы удерживали его несколько месяцев. У меня есть сообщения от губернатора: недостаток пищи привел к тому, что он в течение трех месяцев выдавал своим людям лишь половину рациона. Мистер Бибиков отправил войска во всех направлениях, чтобы уничтожить мелкие группы бандитов, заполонившие дороги, и я надеюсь, что после этих неожиданных беспорядков, которые за границей раздули до неслыханных размеров, установится спокойствие»{598}.

А вот о чем Екатерина не могла сообщить мадам Бьельке, так как сама еще этого не знала, так это о том, что в этот самый день генерал Бибиков внезапно умер от лихорадки. Как ни шокирована, ни опечалена была Екатерина, получив в конце концов эту новость, она все-таки считала, что в основном генерал справился с задачей, которую она послала его выполнять. В Оренбурге были захвачены тысячи мятежников и создана новая Оренбургская Секретная комиссия, чтобы проверить все аспекты восстания и определить персональную роль в нем Пугачева. Особо Екатерина стремилась выяснить, не был ли мятеж спровоцирован какой-либо внешнеполитической силой в попытке дестабилизировать Российскую империю.

21 апреля 1774 года, на сорокапятилетие Екатерины, Потемкин получил орден святого Александра Невского, а от короля Польши — орден Белого Орла. После посещения литургии Екатерина собственноручно надела на него орденские ленты. Он получил также в подарок пятьдесят тысяч рублей — сумма, за которую великий князь Павел был бы весьма благодарен, так как смог бы выплатить долги своей жены. Великой княгине Наталье было не легче уложиться в