рот кляпом его же люди на густо населенной равнине между Волгой и Яиком, куда разбойника загнали стянувшиеся со всех направлений войска. Его товарищи, оставшись без пищи и свежих поставок, а также устав от жестокостей, которые он совершал, и надеясь получить прощение, передали его коменданту крепости Яик, который, в свою очередь, переправил его генералу графу Панину в Симбирск. Теперь он на пути в Москву. Представ перед графом Паниным, он наивно рассказал на первом же допросе, что является донским казаком, назвал место своего рождения, сказал, что женат на дочери донского казака и имеет троих детей; что во время смуты он женился на другой женщине, что его братья и племянники служат в Первой армии, что сам он служил в первых двух кампаниях против Порты и так далее.

Так как у генерала Панина служит много донских казаков, и войска этой нации никогда не поднимались на призыв нашего разбойника, сведения вскоре стали подтверждаться его соплеменниками. Он не умеет ни читать, ни писать, но он очень храбрый и решительный человек. Поэтому нет ни малейших указаний на то, что Пугачев был инструментом в руках иностранных сил или что его настроил кто-то другой. Предположительно монсеньор Пугачев — глава разбойников, а не слуга какой-либо другой живой души.

Думаю, едва ли существовал другой такой разрушитель человеческой расы со времен Тамерлана. Он безжалостно и без всякого суда вешал всех дворян — мужчин, женщин и детей, — а также всех офицеров и солдат, которых удавалось захватить, не давая никому пощады ни в одном из захваченных мест. Он грабил каждого, кто, в надежде избежать его жестокости и завоевать его расположение, приглашал его; никто не был в его присутствии защищен от грабежей и убийств.

Но больше всего показывает глубину человеческого заблуждения то, что он смеет иметь надежду. Он воображает, будто я могу жаловать ему свою милость за его мужество, что он может списать свои прошлые преступления и получить помилование с учетом его службы в будущем. Если бы он обидел только меня одну, может быть, он и был бы прав, я могла бы извинить его. Но дело касается империи, а у нее есть законы»{613}.

Пугачева привезли в Москву 4 ноября в специально сконструированной железной клетке, как опасное дикое животное. Окончательный отчет о мятеже был составлен месяцем позже. Следователи пришли к заключению, что никаких внешних сил задействовано не было, а причина мятежа заключена в принципиально бунтарской природе яицких казаков. Желая избежать любого акта, который можно было бы интерпретировать как месть, и стремясь показать, что Россия ведет свои судебные процессы посредством закона и порядка, императрица заставила Сенат вынести Пугачеву приговор и отправила генерал-прокурора Вяземского в Москву — наблюдать за судебным процессом, который тайно проводился в Кремле 30 и 31 первого декабря.

Пугачев на коленях во всем признался. Екатерина также снабдила Вяземского секретными инструкциями: ему вменялось в обязанность проследить, чтобы любые казни, которых должно было быть всего несколько, не включали в себя пыток. В этом гуманном решении ее поддержал Григорий Потемкин. Оба старались уменьшить пятно на образе просвещенной России, которое, как они чувствовали, уже представлял собой мятеж. Официально Пугачева приговорили к четвертованию до обезглавливания. (Екатерина доложила Вольтеру: преступник настолько ошеломлен, что его нужно тщательно готовить к приговору во избежание преждевременной смерти от страха.) Но в день казни перед огромной толпой на Болотной площади, почти в центре Москвы, палач совершил ошибку, отрубив Пугачеву голову до отрывания конечностей. В то время не было известно, что «ошибка» совершена по приказу императрицы, хотя сама Екатерина намекала на это в письме мадам Бьельке{614}.

Затем делались попытки стереть память о Пугачеве, и яицких казаков переименовали в уральских, а река Яик и город Яицк были переименованы соответственно в Урал и Уральск. Поступил приказ разрушить родную деревню Пугачева на Дону, построить ее на другом берегу и переименовать в Потемкинскую, а брату Пугачева Дмитрию, который не принимал участия в мятеже, было запрещено пользоваться семейной фамилией. Две жены Пугачева и трое его детей были заключены в форт Кексгольм в русской Финляндии, где они могли свободно перемещаться внутри стен. Нескольких главарей мятежников казнили вместе с Пугачевым. Но теперь главной заботой Екатерины было спокойствие, поэтому 19 марта был распространен манифест, который объявлял амнистию всем проступкам, совершенным во время восстания.

Напряжение этих месяцев тяжким грузом легло на Екатерину. Она страдала от своих обычных головных болей, проблем пищеварительного тракта и других недугов. Так как Потемкин тоже был склонен к ряду не очень серьезных болезней — и ипохондрии, — несколько записок того периода, переданных от одного к другому, больше походили на медицинские бюллетени, чем на любовные письма. В этом году у нее случился приступ лунатизма, во время которого она бродила по дворцу, заходя в разные помещения, после чего проснулась от того, что вышла на улицу. Несколько следующих ночей двери ее комнаты запирались на ночь во избежание неприятностей. При этом она больше всего сожалела, что Потемкин не сумеет попасть к ней, если придет ее навестить.

Великая княгиня Наталья тоже чувствовала себя плохо. Но это, если верить ее свекрови, происходило по ее собственной вине. Медовый месяц между императрицей и ее прежней «золотой девочкой» явно окончился.

«Сделано все, даже слишком много, для этой леди», — сообщала Екатерина Гримму 21 декабря. Если она идет на прогулку, то за двадцать верст; если танцует — это двадцать кадрилей, столько же менуэтов и без счета аллеманд [старинный немецкий танец]; чтобы избежать жары в своих покоях, она совсем не зажигает в них огня; если другие трут льдом лицо, она превращает в лицо все тело. Короче, середины для нее не существует. Боясь плохих людей, она не верит всему миру и не следует ни хорошим, ни плохим советам. Во всем этом нет ни привлекательности, ни благоразумия, ни мудрости, и один Бог знает, что с ней станется, ибо она никого не слушает и имеет очень упрямую голову на