— Она имеет отношение к вам. Как, впрочем, и Шпринц.

— Нет, я, кажется, сойду тут с вами с ума! — хватается за голову Виктор Арсентьевич и, вскочив с кресла, начинает возбужденно шагать по кабинету, огибая столы с наваленными на них журналами и книгами.

Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:

— Что вы от меня хотите?

Глаза у него при этом совершенно измученные.

— Чтобы вы сказали мне правду.

— Так… Правду сказать… — бормочет Виктор Арсентьевич, снова начиная метаться по кабинету. — Правду, видите ли…

Он вдруг крадучись приближается ко мне и, нагнувшись, тихо спрашивает:

— А если правда кусается?

Я просто физически чувствую, как ему сейчас страшно.

— Что ж делать, Виктор Арсентьевич, — говорю я. — Не надо было соприкасаться с такой правдой.

— Ах, много вы понимаете в жизни!

Он досадливо машет рукой.

Мне очень хочется кое-что сказать ему насчет жизни, насчет честной и нечестной жизни, и совести тоже, и о том, что он запачкал не только свое имя и жизнь покалечил не только свою. И еще — что за все в жизни приходится платить — и за хорошее, и за плохое. Только плата за хорошее обычно взимается вперед, и она не так уж велика, а за плохое платить надо потом, жестоко платить и неизбежно. Но я не вправе сейчас все это ему сказать. Поэтому я только строго его спрашиваю:

— Короче. Будете говорить правду?

— Ну что? Что вам надо, наконец? — мучительно морщась, как от зубной боли, спрашивает Виктор Арсентьевич и валится на диван. — Что говорить?

— Вы знаете Льва Игнатьевича?

— Нет, нет и нет!

— А вот Шпринц говорит, что вы его знаете, — сухо возражаю я. — И Роза Григорьевна видела его у вас в прошлую пятницу. Наконец, всего час назад…

И тут у меня в голове вдруг мелькает догадка. Нет, не час назад, не до моего прихода был здесь Лев Игнатьевич. В передней возле зеркала лежит его шапка. Именно его! Я ее узнал. Я ее вспомнил! Ну конечно! И это взвинченное, испуганное состояние, в котором находится все время Купрейчик. Как он неслышно подкрался ко мне и почему-то понизил голос, когда сказал; «А если правда кусается?» Наконец, эти его непонятные взгляды все время куда-то в сторону, все время в одну сторону, а там… Я уже заметил. Там, между стеллажами с книгами, видна дверь в соседнюю комнату. Почему он туда поминутно смотрит? Кто-то находится в той комнате?

Я и сам не заметил, как с первого же момента прихода сюда, с момента, когда увидел чем-то знакомую мне шапку в передней, во мне возникло напряженное ожидание какого-то неожиданного события, что-то должно было случиться, что-то произойти. И вот пожалуйста…

Решительно поднявшись со своего кресла, я, ни слова не говоря, направляюсь в переднюю.

— Что с вами, Виталий Павлович? — пугается Купрейчик, бросаясь вслед за мной.

— Ничего особенного.

В передней я подхожу к выходной двери и поворачиваю торчащий в старинном замке большой, фигурный ключ, который заметил еще в первый свой визит сюда и которым, вероятно, уже много лет не пользовались. Для запирания двери имелись два вполне современных, обычных замка, а этот, очень старый, врезной замок сохранили, наверное, только чтобы не портить толстую, добротную дверь. Теперь этот замок пригодился мне.

— Что вы делаете? — удивленно и испуганно спрашивает Купрейчик.

Я кладу ключ в карман.

— Сейчас объясню, — отвечаю я. — Теперь можно вернуться в кабинет.

Когда мы снова усаживаемся в свои кресла, я, повернувшись к двери в соседнюю комнату, нарочито громко говорю, искоса поглядывая на встревоженное лицо Виктора Арсентьевича:

— Я сказал, «наконец, час назад…», так ведь?

— Ну, сказали. И что это значит? — раздраженно отвечает Купрейчик и снова тянется за сигаретой.

— Это значит, что я не окончил фразы, — насмешливо говорю я. — А конец такой: час назад Лев Игнатьевич пришел к вам и сейчас слушает наш разговор из соседней комнаты. Не так ли? Так вот, передайте ему, что теперь он от меня уже не уйдет.

— От-ткуда… в-вы… в-взяли?.. — заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга.

— Не имеет значения, — отвечаю я и указываю на письменный стол за спиной Виктора Арсентьевича — Дайте-ка мне телефон, если вам не трудно. Я попрошу прислать машину. А вы тем временем, — я все еще говорю подчеркнуто громко, — попросите Льва Игнатьевича сюда. Пора наконец нам…

И не успеваю закончить.

За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.

Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого, плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.

Гремит выстрел.

Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:

— Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!

— Не брошу.

— Лев, я тебя заклинаю! — дрожащим голосом просит из дальнего угла кабинета Виктор Арсентьевич.

Я его не вижу. Вообще из-за своего кресла я, лежа на полу, вижу только ноги Льва Игнатьевича. Он по-прежнему стоит в дверях и скрипучим голосом говорит, обращаясь ко мне:

— Сейчас я вас застрелю, уважаемый Виталий Павлович. Вы не послушались доброго совета. Вы слишком опасный человек.

— Опомнитесь, Лев Игнатьевич, — говорю я из-за своего укрытия. — Вы знаете, что вас тогда ждет?

— Знаю, знаю. Я все, милостивый государь, знаю. И экономику, и политику, и даже сферу услуг. Вот я и окажу людям услугу, отправлю вас на тот свет.

Нет, это ненормальный человек. Он, конечно, слышал весь наш разговор с Виктором Арсентьевичем. Он нарочно остался для этого.

— Выходите, черт возьми! — жестко приказывает Лев Игнатьевич. — Будьте, в конце концов, мужчиной.

— А вы не подумали, что я тоже умею стрелять? — спрашиваю я из-за кресла. — И даже получше, чем вы.

— Не успеете. Я сейчас подойду к вам.

О черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?

— Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, — снова обращаюсь я к нему.

Да, в такой идиотской ситуации я еще не был. Что делать? Как этого ненормального схватить? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент выстрелить.

Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если…