эксплуатацию образа «Отечественной войны» в новых условиях: союзнические отношения с Францией и стремление к поддержанию лояльности польского населения воюющей империи делали невозможными более интенсивные апелляции к опыту Смуты XVII века и Отечественной войны 1812 года. Показательно, что периодические издания, подчинённые цели укрепления союзничества, принуждены были использовать особую, интернациональную идеологию «спасения цивилизации от германских варваров»[875] — и в этом смысле затушёвывать естественную патриотическую цель защиты Отечества. Но «вторая отечественная» война вышла из активного словоупотребления уже к концу 1915 года, а присутствие этого определения в публичном пространстве стало редким. Немецкий историк справедливо пишет о дополнительных причинах этого: «Там, где речь шла о защите „Отечества“ и „Родины“, культура воспоминаний требует общественного консенсуса… Вероятно, именно поэтому в России затих призыв подняться под знаменем монархии на новую „Отечественную войну“, вспоминая о 1812 годе»[876].

Здесь русский миф Отечества впервые настигла общеевропейская классовая доктрина социалистов, на словах и на экспорт отвергающая приоритет общенациональных интересов. Для русских марксистов догмой и убеждением был известный, эксплуатирующий библейский[877], лозунг «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса, который его интернационализм и космополитизм упаковал в форму принципиального антипатриотизма, или, вернее, вне-патриотизма:

«Коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отечество, национальность. Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет»[878]. Конечно, догматически можно было бы в собственных писаниях авторов манифеста найти оговорки об общеисторической глобальности этого вне-патриотизма[879]. Важно также, что в тех конкретных исторических условиях немецкие коммунисты и не стремились быть врагами именно своего государства, как минимум, в его борьбе против (царской) России, а интернационализм авторов манифеста более всего распространялся на страны Западной Европы и США, а в отношении, например, Мексики и Восточной Европы, Балкан, славянства и России исповедовал некий «цивилизационный расизм». Но авторы манифеста не стали его перетолковывать, согласившись с тем, что антипатриотизм этот имеет явное второе дно и фактически не распространяется на страны передового капитализма и цивилизаторскую миссию Германии. Со своей стороны такой важный оппонент Маркса в международном социалистическом движении, как М. А. Бакунин (1814–1876), в полемике против великого итальянского борца за национальное освобождение и объединение Италии Дж. Мадзини, назвал клеветой приписываемое ему, Бакунину, отвержение «Бога, Отечества, личной собственности» — и, таким образом, соединил революционный идеал с Отечеством — как средоточием общего блага[880], как он на деле и был соединён в национальных революциях 1848 года и борьбе за революционное освобождение и объединение Италии.

Война 1914 года расколола русскую социал-демократию: теперь уже не только на большевиков во главе с В. И. Лениным и меньшевиков во главе с Г. В. Плехановым, но и на «пораженцев» и «оборонцев».

Ещё в 1905 году, на фоне неудачной русско-японской войны, расколовшей страну на большинство, переживавшее патриотический кризис поражения, и либерально-социалистическое меньшинство, скандально радовавшееся поражению России (как якобы только поражению самодержавия), — лидер будущих «оборонцев» Плеханов в специальной статье для французской социалистической печати (и апеллируя к авторитету Ж. Жореса) пытался осознать и объяснить это несовпадение. Уже в этих объяснениях была видна эрозия догмы и попытки перетолковать её, чтобы спасти хотя бы её дух. Плеханов писал, ведя к возможности временного обретения социалистического отечества:

«Мне кажется, что „теза“ Маркса и Энгельса нуждается не в оправдании, а только в правильном истолковании. Слова „рабочие не имеют отечества“ написаны были в ответ идеологам буржуазии, обвинявшим коммунистов в том, что те хотят „уничтожить отечество“ (…) т. е. в том смысле, который придавали этому понятию буржуазные идеологи. Манифест объявил, что „такого отечества рабочие не имеют“. (…) в царстве капитализма „отечество служит… выражением национальной исключительности, взаимного недоверия между народами и угнетения одного народа другим“ (…) отечество есть категория историческая, т. е. преходящая по своему существу. Как идея племени сменилась идеей отечества, сначала ограниченного пределами городской общины, а потом расширившегося до нынешних национальных пределов, так идея отечества должна отступить перед несравненно более широкой идеей человечества. (…) Идея отечества связывает людей одной страны теснейшими узами солидарности во всём, что касается интересов этой страны в их противоположности с интересами других стран»[881].

В 1914-м Плеханов уже был против поражения своего — даже капиталистического — отечества, а естественным выражением догматических вне-патриотизма и интернационализации стало поначалу маргинальное, но затем, в конце войны, значительное движение «пораженчества» в России в среде марксистов[882]. Полемизируя с «пораженцами» во главе с В. И. Лениным, настаивавшими, что и во время новой, истребительной, мобилизующей все силы обществ войны «у пролетариата нет отечества», русские марксисты издали специальный, ставший весьма популярным сборник «Самозащита»[883], где легенда русского марксизма В. И. Засулич утверждала: «великая война грозит у нас не [полицейскому. — М. К.] участку, а отечеству, и в том будущем, которое приготовила бы отечеству победа Германии, всего больше пострадал бы именно рабочий класс»[884]. А её коллега логично говорил об общенациональных задачах, сопровождающих общенациональную оборону России от агрессора[885]. В том же сборнике ещё один старый лидер марксизма и социал-демократии, А. Н. Потресов констатировал: победила «идея отечества» — «Интернационализм в развалинах. Сейчас воюют не только правительства, сейчас — не за страх, а за совесть — воюют и народы, и трудящийся народ, в том числе, и даже в первую голову (…) мобилизовался патриотизм, и притом всенародный патриотизм такой интенсивности и такого охвата, какого — я не знаю — ведала ли много история»[886].

Другой автор сборника вполне квалифицированно вписывал отвергавшийся Марксом социал-патриотизм[887] в исторический контекст:

«Слова „рабочие не имеют отечества“ были написаны великим основоположником научного социализма, когда казалось, что старый мир близок к разрушению (…) История судила иначе. (…) „Нельзя у рабочих отнять того, чего у них нет“, — писал Маркс по поводу отечества. Но… Маркс говорил вслед за этим: „Пролетариат, который должен сперва завоевать политическое господство, подняться на высоту национального класса, конституировать как нацию себя самого, пока ещё национален, хотя отнюдь не в буржуазном смысле“. Значит Маркс понимал, что само политическое господство рабочего класса предполагает известную высоту своего пролетарского национального самосознания»[888].

После февральской революции 1917 года «оборонцы» получили солидную историческую основу для проповеди классового мира и политического согласия для дела обороны страны[889]. Пожалуй, публицистически наиболее активно выступал за это А. Н. Потресов. Он писал 11 июля 1917 года: «отечество в опасности! Когда же отечество в опасности, не постыдно заключить мир с представительством буржуазии. Революционная демократия готова принести, со своей стороны, все жертвы на алтарь общенародного дела»[890]. В этом призыве Потресова отзывалась, прочитывалась глубинная традиция русского освободительного движения,