к власти. (…) война между Германией и Францией была бы единственным средством помешать социалистам прийти к власти. А если бы Франция в союзе с Россией напали на Германию, то последняя боролась бы не на жизнь, а на смерть, защищая свое национальное существование, в котором германские социалисты заинтересованы гораздо больше, чем буржуа. Социалисты сражались бы поэтому до последнего человека и, не колеблясь, прибегли бы к революционным средствам, применённым Францией в 1793 году»[909].

В 1891 же году известный деятель СДПГ, баварский депутат, этатист, пропагандист изоляционизма Г. фон Фольмар (1850–1922), ссылаясь на А. Бебеля и В. Либкнехта, публично заявил и его речь разнеслась в агитационной литературе:

«Надежда на то, что в случае нападения на Германию нападающая сторона может рассчитывать на германскую демократию, глубоко ошибочна. Как только наша страна подвергнется нападению извне, все её партии сольются в одну, и мы, социалисты, не будем последними в исполнении своего долга, если мы будем иметь дело с врагом цивилизации, с русским варварством»[910].

Но оборонительный пафос уступал в мысли Энгельса идее революционной войны как экспорта революции. Он писал русской революционерке тогда: «если революция вспыхнет сперва во Франции, скажем, в 1894 г., то Германия немедленно последует за ней… Тогда начнётся революционная война против России, — если даже не последует революционный отклик оттуда, — была, не была!»[911]

На программном Эрфуртском съезде СДПГ (1891) основатель партии В. Либкнехт (1826–1900) сказал, что считает «саму собой разумеющейся» защиту отечества: «Это сделает каждый из нас… И не требует ли наш собственный интерес, чтобы мы выбросили из нашей страны того разбойника, который ворвался в наш дом». Выступая как один из старейших депутатов рейхстага, представитель его крупнейшей фракции СДПГ и крупнейшей по численности партии, пользующейся доверием трети избирателей, в рейхстаге в 1904 году Бебель подчёркивал: «Если война будет угрожать существованию Германии, то клянусь вам, — мы все, до последнего человека, даже старики, возьмём на плечо ружьё и будем охранять родную землю… Мы живём и боремся на этой земле, так как она — наше отечество, наша Родина». И в 1907 году на Эссенском съезде Бебель неизменно подтверждал от имени партии её верность принципу «оборонительной войны» и «защиты отечества» от, прежде всего, России и «русского варварства». Во время Базельского конгресса идейный вождь СДПГ и главный идеологический наследник и популяризатор Маркса и Энгельса Карл Каутский (1854–1938) писал в партийном органе «Die Neue Zeit»: «Я указывал двенадцать лет назад на то, что при защите собственной страны от вторжения внешнего врага, ввиду общей нужды, классовые противоречия отступают на задний план, как это в действительности было самоотверженно и решительно сделано пролетариатом с одобрения Интернационала в 1870–71 гг. во Франции»[912]. Ни в 1900-м, ни в 1912-м гг. Ленин не подверг критике такую позицию Каутского. С большим историческим опозданием фиксируя все эти несомненные обстоятельства, которые неизменно и лицемерно «не замечала» русская социал-демократия, сталинский партийный историк совершенно справедливо отмечал, что во всём этом СДПГ ссылалась и опиралась на «ошибочные высказывания» Энгельса[913].

4 марта 1915 года конференция заграничных секций РСДРП в статусе общепартийной конференции, ссылаясь на опыт Парижской Коммуны и решение Базельского конгресса, приняла резолюцию «О лозунге „защиты отечества“», в которой заявила:

«Действительная сущность современной войны заключается в борьбе между Англией, Францией и Германией за раздел колоний и за ограбление конкурирующих стран и в стремлении царизма и правящих классов к захвату Персии, Монголии, Азиатской Турции, Константинополя, Галиции т. д. (…) Фразы о защите отечества, об отпоре вражескому нашествию, об оборонительной войне и т. п. с обеих сторон являются обманом народа».

В той же резолюции далее была заявлена и другая сторона, значительно уравновешивавшая риторический классовый интернационализм указанием на важную связь прогресса с внеклассовым национализмом и строительством национальной государственности, центральная роль в которых была отдана Великой Французской революции и наполеоновским войнам:

«В основе действительно национальных войн, какие имели место особенно в эпоху 1789–1871 гг., лежал длительный процесс массовых национальных движений, борьбы с абсолютизмом и феодализмом, свержения национального гнёта и создания государств на национальной основе, как предпосылки капиталистического строя»[914].

Из этого следовало, что национализм, направленный на разрушение многонациональной России, и его, антиимперского национализма, «защита отечества», напротив, легитимны в глазах большевиков, отвергающих отечественность в защиту единой России[915]. В знаменитом отклике на выступление Розы Люксембург (Юниуса) Ленин писал, на деле отказываясь от классового марксизма: «Национальные войны против империалистских держав не только возможны и вероятны, они неизбежны и прогрессивны, революционны»[916]. И такой национализм априори освобождался от обвинений в национальном гнёте. С таким капиталом вошли Ленин и большевики в 1917 год.

Отечество Брест-литовского мира (1918)

Важный для предреволюционной эпохи пример англо-бурской войны (1899–1902) как первой колониальной империалистической войны европейцев против европейцев — был с энтузиазмом воспринят политическим классом России. Он послужил ей образцом самоорганизованного народного сопротивления (буров) британскому империализму, новым примером вооружённого народа, являл факты массового добровольчества, масштабной партизанской войны буров против англичан. В русской политической культуре воюющая бурская Республика Трансвааль дала имя популярнейшей песне-гимну романтического антиимпериализма, известного как «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…» на стихи Галины Галиной[917].

Опыт партизанской войны и антипартизанской «политики опустошения», которая проводилась англичанами против буров и включала в себя широкое применение концентрационных лагерей для гражданского населения[918], в предвоенный период продолжал оставаться в центре внимания науки и пропаганды в СССР[919], готовившему страну к общенародному противостоянию британскому и иному империализму.

Но прежде этого антиимпериалистический пафос вооружённого народа и его партизанской войны опирался на более успешный образец, каковым накануне 1917 года целое столетие оставался пример Отечественной войны 1812 года, и само определение «партизанской войны» звучало как «оборонительная народная война»[920].

Приход большевиков к власти в России изменил многое в самих большевиках. Постоянно и сознательно ориентируясь на прецедент Парижской Коммуны в Париже в 1871 году[921], возникшей на политических развалинах Франции, терпящей поражение от Пруссии во франко-прусской войне 1870–1871, Ленин потому и стремился заключить Брестский мир с Германией, чтобы избежать повторения коллизии 1871 года. Французский образец (в котором русские видели и общий сценарий 1917 года) показывал, что военное поражение привело к низложению императора Наполеона III и созданию Правительства национальной обороны, которое 26 февраля 1871 г. подписало предварительный мирный договор, а 10 мая — окончательный мир. Тем временем, в дни переговорного процесса, в Париже 18 марта 1871 г. пришла к власти революционная коалиция Парижской коммуны, которая, однако, пала