Если бы можно было сжечь лишь книги поэтов и труды об андатах… но гальт настаивал, и Ота понимал его. Каждая история была, как след на тропе, в каждом сборнике изящных стихов могло встретиться упоминание или намек. Работая долго и кропотливо, кто-то мог собрать воедино разрозненные обрывки. Гальтский полководец не хотел рисковать. Их шаткий мир требовал жертв, а жертвы без потерь не заслуживали своего названия.

— Простите, — сказал Ота, ни к кому не обращаясь.

Он подошел к первой горке книг и достал из рукава еще одну. Переплет из коричневой кожи истрепался от частых прикосновений. Ота в последний раз взглянул на страницы, исписанные аккуратным почерком Хешая, и с тяжелым сердцем бросил книгу в огонь. Потом поднял руки. Слуги начали бросать в печи тома и свитки. Пергаменты темнели и съеживались во внезапно побелевшем пламени. Крошечные угольки поднимались в воздух и гасли, как светляки на закате. Ужас этого действа сжал Оте горло, а вместе с ужасом пришло странное ликование.

Кто-то коснулся его плеча, и Ота обернулся и увидел гальтского полководца. В глазах у того тоже стояли слезы.

— Так нужно, — сказал Баласар.

Ночные свечи сгорели на четверть, когда Ота вернулся к себе. Киян мирно спала, морщины на ее лице разгладились. Он с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее, не разбудить в надежде, что к нему перейдет хотя бы частичка покоя. Он знал, что это невозможно, поэтому просто сидел и смотрел, как мерно поднимается и опускается ее грудь, слушал, как темнота крадется по коридорам, как медленно течет воздух. Хотелось забраться в постель прямо в одежде, лечь рядом с женой, закрыть глаза и ждать, пока разум не уйдет в забытье. Однако у него осталось еще одно дело. Он тихонько встал и вышел в коридор, уходивший глубже под землю.

Увидев хая, лекарь встал и сложил руки в жесте приветствия так тихо, что шорох ткани его халата показался чересчур громким. Ота изобразил позу вопроса.

— Все хорошо, — ответил лекарь. — Он сонный из-за макового молочка, но кашлять перестал.

— Мне можно к нему?

— Думаю, он не уснет, если вы не заглянете. Но лучше, если он будет поменьше говорить.

В комнатке Даната было тесно и тепло. В стеклянном подсвечнике трепетал огонек ночной свечи. Железные фигуры — медведь, вставший на задние лапы, и два крылатых гепарда — источали жар печей, в которых простояли весь день. Его сын сидел в кровати, чуть покачиваясь, и улыбался. Ота подошел к нему.

— Почему ты не спишь? — Он погладил Даната по голове.

— Ты же обещал мне почитать.

Голосок звучал хрипло и низко, но лучше, чем вчера. Ота почувствовал, что на глаза снова просятся слезы. Сколько ни заставлял себя, он не мог признаться, что книги пожрал огонь и сказки превратились в пепел.

— Ложись-ка, а я что-нибудь придумаю.

Данат упал на подушки. Ота тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

— «В шестнадцатый год правления императора Адани Веха, — пробормотал он, — пришел ко двору мальчик, полукровка с Бакты. Кожа у него была чернее сажи, а ум — такой изворотливый, что он мог перехитрить кого угодно…»

Сын довольно мурлыкнул, закрыл глаза и взял отца за руку.

Ота все рассказывал и рассказывал, пока его не подвела память, а затем начал придумывать сам.