Мы, например, праздновали Рождество 1945 года, наше первое Рождество после войны. Это был большой праздник, коллеги отца сделали так называемый рождественский немецкий напиток Фоерцангенболе (Feuerzangenbowle), поставили рождественскую елку и стеклодувы сделали рождественские шары, и я тогда получил первые уроки и начал делать первые шары. Мои первые шары я сделал в декабре сорок пятого года. Они наполнялись серебряным кристаллогидратом, а потом их встряхивали и они становились серебряными. Это тот же самый метод, по которому сейчас делают термосы. Каждая семья имела по одному шару серебряному. Потом мы принесли через двор с гор дерево, которое чем-то напоминало елку. Тогда их не было в округе. Мы пели рождественские гимны. Рождественский пирог, рождественское жаркое.

Мой непосредственный начальник, тогда доктор Бернард, готовил жареного гуся, и был забавный случай. Он хотел, чтоб гусь жарился сам по себе, когда он спал. Он приготовил гуся и поставил часы, и, когда он думал, что гусь уже готов, он сделал так, что произошло короткое замыкание, и выбило пробки, и печь была выключена. Можно было спать дальше. Но защитный автомат находился в подъезде, и как раз шел сосед и он заметил, что у них выбило пробки, и включил их. И когда доктор Бернард проснулся, гусь, конечно же, сгорел.

Мы праздновали все праздники. Например, Пасха 1946 года. Один из военнопленных переоделся в пасхального зайца. Он вышел к детям с корзинкой с шоколадными яйцами, и дети рассказывали ему стихотворения и получали шоколад. Потом мы праздновали карнавал. Все праздники из всех регионов Германии, так как у нас были люди из всех областей Германии. Наши русские коллеги впервые узнали о карнавале. Они так наслаждались этим праздником. Помнят даже сейчас. Военнопленные механики сшили платья для женского балета, выучили балетный номер и станцевали его на сцене. Перед институтом была сцена для праздников. И русские женщины говорили: «О боже мой, что они там делают». Семья Гусевых написала в своей автобиографии, которая вышла в институте Курчатова, в ней есть фотография, которую сделал я, фотография этого мужского балета. Она пишет в этой книге: «О боже мой, что за ужасные ноги у немецких женщин». А потом ей кто-то сказал, что это мужчины, переодетые в женщин.

Мы, конечно, праздновали Первое мая. И, конечно, День Октябрьской Революции. Эти праздники ввели советские коллеги, т. е. мы имели в два раза больше праздников. Все немецкие и советские праздники. Конечно, такие праздники, как Рождество, Пасха и день рождения, праздновали в семейном кругу, а не в обществе.

Мой двадцать первый день рождения. Он считался моим совершеннолетием. Тогда в Германии в двадцать один год становились взрослыми. Конечно, сейчас раньше взрослеют. Это был большой праздник на балконе до утра, а на следующий день в час дня мы пошли на пляж. Мы вышли из объекта через улицу, мы перешли через железнодорожные пути, затем с одеялами легли на пляже и спали. Мы имели жизнь, на которую нельзя пожаловаться, много работали, много праздновали, мало думали о будущем, так как мы боялись о нем думать. Поэтому так все хорошо и вышло.

Владимир Волков, бывший техник в институте «А», рассказал нам в Абхазии о своей работе с немцами на атомном проекте:

Сперва я в ремонтной группе работал, а потом перешел в слесаря. Я был комсомольцем тогда. Поручали мне, чтоб приглядывали за немцами. Но я говорю – нет, я не буду. Больше ничего. Немцы скажут что-нибудь выполнить. Пойду, сделаю. Они по-своему говорят. По-немецки. Но представители с ними были в лаборатории. Они мне по-русски объясняли. Что надо делать было. Вот и все. Они со своим оборудованием приехали. Даже сейчас у нас немецкое оборудование есть. Даже в моем цехе есть это немецкое оборудование.

Если сделал что-то плохо, немец по-своему говорил – щайзен. И выбрасывал в урну. Значит, говно, говорил. Щайзен. Вот так. Плохое – выбрасывай.

Каждый выходной они делали банкет в старой столовой. Я был еще в морской форме. Думаю, пойду, посмотрю. Ну и потанцевал там. Мне говорят – ты особенно не увлекайся. Я говорю – я знаю прекрасно. Как говорится – меньше болтай. Тогда другое время было. А разговаривать с ними… На какую тему? Они все ученые, а я слесарь какой-то. Личные отношения с немцами пресекали. Но одна наша все равно уехала с ними. Уже она в возрасте была немножко. Уехала с немцами. Но пресекали.

Тут много чекистов было. Сопровождающих. Вот, немец идет – идет сопровождающий за ним. Но в зоне института по одному ходили. Прогуливались. А как за зону, туда вышли, уже сопровождающий идет.

Пляж – это специально у них была зона отведена. Даже детям местным на ту территорию не разрешали идти купаться на море. У них целый парк был. Здесь кругом пограничники были. Чекисты. Даже самолетам не разрешали над территорией пролетать. Было секретно.

Реваз Шванчирадзе, профессор Сухумского физико-технического института:

Молодых специалистов сюда набирали из выпускников вузов Москвы, Ленинграда, Харькова, Тбилиси. Я был одним из таких. Я непосредственно общался с немцами в лаборатории. Вначале в лаборатории Герца, потом в лаборатории Риля. После отъезда группы Герца к нам приехал Риль со своими сотрудниками. Там много крупных специалистов было. Если Герц со своей лабораторией в основном работал по разделению изотопов урана методом диффузии, то в лаборатории Герца были в основном металлурги, химики, материаловеды.

Моя работа вначале непосредственно заключалась в испытании разделительных фильтров. Немцы доброжелательно относились к нам. В том числе мой руководитель – доктор Рикерт. Забавный был случай. Меня Риль назначил почему-то, сопляка, организатором научного семинара. Я в первую очередь записал, конечно, немецких специалистов в список докладчиков. Имея в виду, что правительство нас предупреждало максимально взять у них опыт работы и знания. С другой стороны, мне показалось, что и я уважение к ним проявляю. А они посмотрели список и перестали на русском докладывать. Перешли на немецкий язык. Я пошел к тогдашнему замдиректора Кварцхава. А он – нам надо учить языки. Вот чем он отделался.

А они прекрасно владели русским. Лучше меня.

Праздники вместе отмечали. Герц приглашал вместе с немецкими специалистами и советских на свой юбилей. Но там был немножко такой курьезный вопрос. Наши забыли записать в список участников юбилея одного человека. Ну, ему на другой день сказали, что мы забыли одного нужного человека. Тогда он ответил – я уже заказал ужин на определенное число гостей своей жене. То есть нельзя еще одного человека. 8 человек были приглашены советских специалистов. Это был 9-й, которого забыли.

Учились у них дисциплине, порядку. Вот их педантичность, в частности. У Герца возле его дома был небольшой огород. Там выросла здоровенькая дыня. Толстая. Советский мальчик Чичико играл с этой дыней, как с лошадкой. Но в один прекрасный день – нету дыни. Герц, обнаружив это, говорит: Чичико – есть, дыня – есть, Чичико – нет, и дыня нет. То есть были такие смешные какие-то моменты. Но это все он все равно душевно говорил. Не с обидой.

Они часто сидели там в буфете перед столовой. И за парой бутылок пива весь вечер беседовали. Здесь есть в парке остатки танцплощадки, где они танцевали. И с советскими специалистами тоже. Со мной танцевала Хана Лора молодая. Самая красивая из девушек, которая в группе немцев работала. Но были случаи, когда с ними роман заладили советские парни. Доктор Барони из Австрии, он женился на советской женщине, русской. Они так и прожили здесь всю жизнь. И они умерли здесь. Где-то похоронены на кладбище.