Конечно, Суворов томился без настоящего дела. Как-то в письме Хвостову он выразил самую суть своего существования: «Я привык быть действующим непрестанно, тем и питается мой дух!»

Правнук священника отца Феодора Попова из соседнего с Кончанским села Сопина сохранил семейное предание:

«Живя в своем опальном кончанском одиночестве, забытый всеми Суворов… болел душою и скучал, но как человек совершенно по-русски религиозный, отчаянию не предавался, а питал себя верою в Бога и надеждою, что в трудную минуту "вспомнят и его, старика".

Особенное утешение находил он в посещении церковных богослужений. Хотя и тогда была уже церковь в имении Суворова в Кончанском, им же выстроенная, но причта определенного никогда там положено не было. Обедни там служил отец Попов, который и ходил для сей цели от села Сопина в Кончанское… Лошадей не полагалось, быть может, потому, что в то отдаленное время не считалось большим делом пройти три с половиной версты. Люди жили в простоте.

В тот день, когда была обедня, Суворов задолго еще до начала службы поднимался на колокольню и поджидал, когда на зеленом пригорке у деревни Кончанской покажется убогая фигура сельского иерея, в выцветшей скуфейке и сером подряснике, раздуваемом ветром. Тогда Суворов начинал звон к утрене. При входе же священника в церковь с искусством любителя трезвонил "во вся".

Во время самого богослужения Александр Васильевич прислуживал священнику в алтаре: подавал кадило, теплоту и проч. Любил он также читать на клиросе. Любимым его чтением были "часы", а уж читать "Апостол" он никому не дозволял — читал сам.

Так великий полководец, бессмертный герой русского оружия, подобно Цинциннату, подавал пример смиренной простоты, исполняя должность церковного причетника.

По окончании обедни Суворов приглашал священника к себе в дом и угощал часто [чаем] из "зверобоя". "Сей чай, — говаривал он, — для желудка, помилуй Бог, сколь большую пользительность имеет", — и настаивал: "Пей, пей, государь милостивый". Угощал иногда Суворов водочкой, причем на закуску у него полагалась редька, о которой он был также самого высокого мнения.

Словом, Суворов был образцовый любитель простоты во всём образе жизни. По праздникам, вечерами он созывал деревенских мальчишек, играл с ними в "бабки", "козлы", а потом оделял их пряниками; девицам и бабам дарил платки, пояса; мужиков же поил водкою. Но, должно быть, прибавим от себя, поил умеренно, потому что кончанские мужики — народ до сих пор трезвый и зажиточный».

Между тем обстановка в Европе становилась всё более напряженной. Французские армии повсюду теснили соседей, захватывали земли в Бельгии, Германии, Швейцарии, Италии, Далмации, учреждая марионеточные режимы под громкими названиями республик. Генерал Бонапарт отправился в Египетский поход и сражался с мамелюками. Потрясенная поражением Австрия готовилась в союзе с Англией возобновить борьбу. Новая коалиция не мыслилась без участия России. А для общего успеха был нужен полководец, способный победить молодых напористых французских генералов.

Показательно письмо барона Ф. Гримма российскому посланнику в Лондоне графу С.Р. Воронцову, ведшему переговоры об условиях заключения нового антифранцузского союза. «В 1793 году, — писал Гримм, — старый Граф Вурмзер говорил мне в главной квартире Прусского Короля во Франкфурте: "Дайте нам вашего Суворова с пятнадцатью тысячами русских, и я обещаю вам, что через восемь дней мы будем в Майнце и овладеем всеми запасами оружия и поклажи. То, что потеряно, потеряно, но верьте мне, этот способ (суворовский. — В. Л.) воевать менее дорогой и ваши русские знают это лучше, чем любая другая нация"».

Отзыв австрийского фельдмаршала Вурмзера был сделан в дни первой антифранцузской коалиции, оказавшейся неспособной одолеть наспех набранные и плохо обученные, но сильные духом французские армии. Сделан еще до блистательной Польской кампании Суворова. Самому Вурмзеру пришлось до конца испить чашу унижений — в 1797 году в Северной Италии 73-летний фельдмаршал капитулировал перед генералом Бонапартом, которому шел 28-й год.

Суворов по газетам следил за военными событиями в Европе и Египте. Когда же присланный Павлом в сентябре 1798 года генерал-майор И.И. Прево де Лемуан, сотрудник Суворова по строительству укреплений в Финляндии, попросил опального полководца высказаться о будущей войне против Франции, старый воин продиктовал глубоко продуманный план действий, основанный на поразительном понимании общей обстановки и расклада сил европейских держав. «Только наступление, — диктует Суворов. — Быстрота в походе, горячность в атаках холодным оружием. Никакой методичности при хорошем глазомере. Полная власть главнокомандующему. Атаковать и бить противника в открытом поле. Не терять времени на осаду… Никогда не распылять силы для охранения различных пунктов… Не перегружаться тщетными комбинациями для контр-маршей и так называемых военных хитростей, которые мыслимы только в теории». Он называет главным пунктом войны Париж, на который должно быть нацелено острие наступающей армии. (Этот план великого мастера военного искусства был выполнен союзниками только в 1814 году. Падение Парижа фактически поставило точку в наполеоновских войнах. Сто дней Наполеона были авантюрой, обреченной на неудачу.)

Фельдмаршал продолжал томиться в Кончанском. Вместо описания его унылой жизни в новгородской глуши приведем рассказ сержанта Ивана Сергеева, который 16 лет находился при Суворове безотлучно. Его бесхитростные и такие человечные воспоминания опубликовал в 1842 году петербургский журнал «Маяк», сопроводив их кратким примечанием: «Подробности частной жизни Суворова принадлежат Истории; в них выражаются его особенные привычки, дополняющие очерк свойств беспримерного во всем Русского вождя побед. Много было и будет героев в России, но Суворов только один. Подобного ему не найдем в летописях мира».

«День Суворова начинался в первом часу пополуночи. Он часто приказывал будить себя по первым петухам. В военное время или по случаю каких-нибудь важных дел бывало, что он вставал еще ранее, приказывая строго своему камердинеру будить его, не слушая отговоров. "Если не послушаю, тащи меня за ногу!"

Суворов спал, накрывшись одной простынею. Встав с постели, еще не одетый, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке и маршировал в такт. Это продолжалось целый час до чаю. Между тем, держа в руке тетрадки, он громко твердил татарские, турецкие и карельские слова и разговоры. Для упражнения в карельском языке он даже держал при себе несколько карелов из собственных своих крестьян.

Окончив уроки, которые продолжал таким образом ежедневно, он умывался. Рукомойников никогда не подавали ему; вместо того приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз, в два же ведра. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что помогает глазам. После того служители его должны были оставшуюся воду тихонько лить ему на плечи так, чтоб вода, скатываясь ручейком, катилась к локтям, для чего Суворов и держал локти в таком положении. Умыванье оканчивалось во втором часу пополуночи. Тогда входил в спальню повар Суворова с чаем; он только один наливал чай для него и даже в его присутствии кипятил воду. Налив половину чашки, подавал Князю отведывать; если чай был крепок, разбавлял водою. Суворов любил черный чай, лучшего разбора, и еще приказывал просеивать сквозь сито. В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и без сухарей; в постные дни без сливок, и строго наблюдал все посты, не исключая середы и пятницы.