затем, поняв, что не слышит Мила меня, привела самый, на мой взгляд, убедительный довод. Ну вот, допустим, мой Вадим Петрович – я о нём рассказывала Миле – поедет к этой гадалке просить, чтобы я полюбила его, любые деньги заплатит. Есть один шанс из тысячи, из миллиона, что я хотя бы нейтрально начну к нему относиться? Какая бы та ворожея всемогущая ни была и если чудеса вообще бывают. Не сдержалась, брякнула напоследок:

– Ну и дурища же ты! По тебе психушка давно плачет.

Обиделась Мила, поквиталась:

– Сама ты дурища. Вот возьму и попрошу её, чтобы приворожила тебя к твоему лысому борову, сама в психушку запросишься.

– Всё, – безнадёжно махнула я рукой, – ты уже невменяемая. Чтобы диагноз поставить, консилиум собирать нет надобности.

Мила ушла, дверью хлопнув, а у меня настроение вконец испортилось. И жаль её было до невозможности, и зла на неё не хватало. Всё-таки про давно-психушку не следовало ей говорить, нехорошо получилось. Видела же, что обиделась Мила, как никогда прежде не бывало.

Через день позвонила я Миле, узнать хоть вернулась ли живой-здоровой, размолвку нашу загладить. А Мила восторженно защебетала мне, с какой обалденной женщиной она повидалась, просто неземной, какая редкостная удача ей выпала. И что верит, верит она: не напрасно туда моталась, всё у неё сбудется. Я теперь подначивать её не стала, да и смысла уже не было, порадовалась только, что не дуется на меня, чёрная кошка между нами не пробежала. И чтобы последние головешки загасить, пошутила:

– Надеюсь, ты и про меня там не забыла? Обещала ведь.

А Мила, в мажорном настроении пребывавшая, ответила:

– Не забыла, конечно. Так что начинай, подружка, галоши шнуровать, спеклась ты.

Я как раз перед тем маленькую карьеру сделала. Наша перевязочная сестра в декретный отпуск ушла, меня на её место из палатных перевели. Утром после разговора с окрылённой Милой привезли мне больного из палаты Вадима Петровича. Тяжёлого, после большой операции на кишечнике, к тому же полупарализованного после инсульта, с ужасными пролежнями, несчастный старик. В довершение ко всему был тот дедушка очень нетерпеливый, малейшей боли не выносил, криком исходил на каждой перевязке – и он мучился, и с ним мучились. Одним словом, не подарок ни мне, ни Вадиму Петровичу. Ему особенно, потому что основная работа ему досталась, я помогала только. Как бы ни относилась я к нему, но не могла не оценить, до чего умело, виртуозно он работает, каждое движение выверяет, чтобы лишних страданий не причинить старику. И как хорошо, сердечно общается с ним, утешает, подбадривает – тоже искусство немалое. Я впервые обратила внимание на его руки. Верней сказать, впервые вдруг заметила, какие они у него красивые, искусные, будто для другого человека предназначены. Раньше помнились они мне лишь холодными и влажными – с первого же раза, когда он по щеке меня погладил.

Я для него словно не существовала, обращался он теперь ко мне, если без слов обойтись уже невозможно было. После того случая, когда пообещала я пощёчину ему влепить, он демонстративно безразлично ко мне относился, порой до смешного доходило: встретившись, например, в коридоре, показушно далеко, у самой стенки обходил меня, будто бы опасаясь ненароком коснуться.

Самая тягостная часть перевязки, снятие прилипших к пролежням и швам бинтов, осталась позади, можно было немного расслабиться, отвлечься. Руки Вадима Петровича по-прежнему привлекали мое внимание. Вдруг, взбредёт же такое в голову, захотелось взглянуть на его жену, попавшую в эти руки. Какая она, полюбившая его, детей ему родившая. Сама такая же невзрачная, выбирать ей особенно не приходилось? Или в молодости Вадим Петрович не чета нынешнему был, уж наверняка без лысины и пуза? Присловье есть, что на каждый товар находится покупатель, но к любви это вряд ли имеет отношение. Да, мужику, шутят, достаточно быть не страшней обезьяны, но разве можно, к примеру, влюбиться в такого Вадима Петровича? Непостижимого в жизни много, знаменитые красавицы влюблялись в совершенных уродов, немало о том говорено и писано, но всё-таки нужно тогда, наверное, обладать каким-то особым складом ума, души, ненормальностью какой-то. Даже если исключить сексуальную извращённость и вообще всякую патологию. Согласна, внешность не имеет определяющего значения, но должен ведь твой партнёр быть тебе зрительно и физически хоть немного приятен, по крайней мере не противен. Спорить можно до хрипоты, но для меня это непреложная истина, иного представить себе не могу. Самый абсурдный вариант – есть в природе нечто здравому смыслу неподвластное, и человек с феноменальными способностями, та же Милина ворожея, всё-таки чудодейственно способна, например, заставить меня полюбить Вадима Петровича. Смогу ли, не под гипнозом же, в ясном сознании, поцеловать эти слюнявые губы, обнимать это разжиревшее потное тело, ласковые слова говорить, глядя в его поросячьи глаза? Представила себе на секунду – и аж вздрогнула. От него это не укрылось, вопросительно поглядел на меня:

– Что не так?

– Нет, всё нормально, – ответила.

И сама себе поразилась. Господи, нашла о чём думать, что воображать себе. Наваждение какое-то.

– Если нормально, то теперь уже справишься без меня, – распрямился он. – Заканчивай, я скоро каталку за ним пришлю. – Потрепал старика по плечу, пообещал ему, что всё хорошо будет, и вышел из перевязочной.

Я в тот день снова видела его лишь однажды, зайдя в ординаторскую. Сидел он там один, что-то писал. И я почему-то опять обратила внимание на его руки. Ничего вроде бы не произошло, ничего не изменилось, но всё же была я как-то смущена, стронулось что-то во мне. Ничего понять не могла: зачем вообще думаю о нём, на кой он мне сдался, с руками и без рук, хоть без головы.

Ночью долго не могла заснуть. Со мной это нередко бывает, приходится даже иногда снотворное принимать, если невмоготу становится. Лежала в темноте, думала о всякой всячине. Тоже, кстати говоря, недоступная разуму штуковина: порой такие дурацкие мысли в голову забредают, диву даёшься. Знать бы ещё, откуда и почему они возникают, днём подобная чушь никогда в голову не пришла бы. И объявился вдруг Вадим Петрович, незваный-непрошеный. Вспомнила, какое лицо у него было, когда пригрозила поквитаться с ним, если руки будет распускать. Улыбался он, плечами пожимал, но – сейчас только отчётливо высветилось – безнадёга какая-то в глазах у него промелькнула. Ну конечно же не испугался он, что в самом деле рискну ударить его, да и не посмела бы я. Так я ему понравилась, что затосковал он, столкнувшись с моей неприкрытой враждебностью, что-то значу я для