себе, почему хуже. Ждала, не заявится ли он ко мне на перевязку со своим больным. Шансов, правда, было маловато: кроме вчерашнего старика, больных, нуждавшихся во врачебном вмешательстве при перевязках, в его палатах, похоже, не было, а тот старик в каждодневных не нуждался. Освободившись, я дважды, словно бы по какой-то надобности, заглядывала в ординаторскую, несколько раз прошлась по коридору, потрепалась с дежурной сестрой, но встретиться с Вадимом Петровичем не удалось. Зачем ходила, чего хотела? Зачем, ненормальная, после работы пропустила один трамвай – в надежде, что вдруг ко второму подоспеет Вадим Петрович?

Нет, так это продолжаться не могло, необходимо было разобраться с этой творившейся во мне сумятицей. Придя домой, бухнулась на диван, закрыла глаза, принялась вгрызаться в себя. Мне что, понравился Вадим Петрович? Не понравился. Потребовалось чем-то, кем-то заполнить пустоту, образовавшуюся после разрыва со своим парнем? Вовсе нет. А если бы и потребовалось, обратила бы внимание на кого-нибудь более подходящего, да хоть, чтобы далеко не ходить, на одного из наших докторов, которому, знала, я симпатична. Да и хватало у меня путных знакомых ребят и вне больницы, только позвони. Зловредный вирус во мне завёлся, парадоксальность какая-то выявилась, вроде того, как хочется вдруг конфету селёдкой заесть или манит хлеб обильно горчицей намазать, ешь его потом, обжигая рот и заливаясь слезами, эдакое извращённое удовольствие? Но и это не про меня, я-то себя знаю. Не напрасно Мила, бывало, подтрунивала надо мной, что я уж такая правильная, такая образцово-показательная, впору мои портреты в «Пионерской правде» печатать. Хорошо ли, плохо ли, но тут Мила не далека от истины. Тогда что же?

И тут зазвонил телефон. Мила, легка на помине. Она не раз уже ставила меня в тупик своими причудами, могла бы, я, кажется, привыкнуть, но сейчас вконец ошеломила. Начало было будничным – спросила, сколько я могу занять ей денег. Я, лишь сегодня утром повздыхавшая, как плохо готова и к осени, и к зиме, сказала, что, увы, кредитор из меня никакой, потом забеспокоилась, не случилось ли с ней чего плохого. А она ликующим голосом изрекла, что да, случилось, только не плохое, а очень хорошее, просто замечательное. Сбывается ворожба той гадалки, не напрасно Мила сразу в неё поверила, ездила к ней. У этого несравненного её доктора, оказывается, проблемы с желудком (вот уж не похож он был на желудочника), и он послезавтра отбывает в железноводский санаторий подлечиться. Один, без жены. Уникальная возможность взять его там живьём. И такое везение – у Милы в Железноводске живёт двоюродная тётка, есть у кого остановиться. Она уже всё предусмотрела: сумела договориться о двухнедельном отпуске за свой счёт по якобы тяжёлым семейным обстоятельствам, созвонилась с тёткой, купила билет, собирает чемодан, осталось только «случайно» встретиться там с ним, всё дальнейшее в скучном, девать себя некуда осеннем городишке дело техники. Вот лишь с деньжатами у неё туговато, спонсор требуется.

– Ну ты даёшь, подружка,− только и смогла я произнести. – Но из меня спонсор… Разве что тысчонку смогу наскрести, сама на бобах. – Не удержалась, поддела: – Так ты, значит, поверила, что доктор твой едет в Железноводск, где тётка твоя, потому что гадалка ему это наворожила? Не занимался раньше доставанием путёвки, не планировал?

– А то! – не совсем внятно ответила Мила. – Ведь едет он именно в Железноводск, где у меня тётка, не куда-нибудь ещё.

– Убойная логика. – И вдруг спросила, хмуро глядя на себя в зеркало: – А обо мне, подружка, ты своей гадалке ничего не натрепала? Ну, может быть, к слову пришлось или шутки ради.

– Не припомню, мы много о чём беседовали. – И сразу же зацепилась: – Тебе-то зачем? Тоже совпало что-то?

– Ничего у меня не совпало, просто не устаю удивляться тебе, – вывернулась я.

Договорились мы, что Мила завтра забежит ко мне, на том и распрощались. А я валялась на диване с умом на раскоряку. Действительно впору речь о психушке заводить, если гадалка могла повлиять как-то на то, что заинтересовалась я Вадимом Петровичем. Тем более что я к Милиным амурным делам никакого отношения не имею, денег ворожее не платила и вообще нигде и никак тут не стыкуюсь. Мила привела ей мой пример с Вадимом Петровичем, когда я доказывала ей, что нельзя полюбить нелюбимого, в гадалке профессиональная гордость взыграла, покуражилась? Не приворожила меня, конечно, к Вадиму Петровичу, ещё чего не хватало, но смуту в душу внесла? Почему-то думаю о нём, подсматриваю, присматриваюсь. Первый шажок к дальнейшему развитию процесса? Какого процесса? Нет, это даже вообразить невозможно: я – и Вадим Петрович, будь он хоть сам Давид Самойлов или даже Лев Толстой. Тогда какого же чёрта? Что за напасть?

Утром на трамвайной остановке я загадала: если и сегодня окажемся мы с ним в одном трамвае, значит, в самом деле здесь что-то не чисто, не просто совпадение. Но самое смешное, если было в этом что-то смешное, – не могла я разобраться в себе, надо или не надо мне, чтобы сели мы в один трамвай. Накрапывал мелкий дождик, я сутулилась под зонтом, ни на кого вокруг не обращала внимания, погружённая в свои взлохмаченные мысли. Чего, даже принимая самый фантастический – нет, не фантастический, сумасшедший вариант, я могу от него хотеть? Что воспылает он ко мне, забудет ради меня жену и детей? Боже упаси. Что поладим мы с ним, станем тайком встречаться? Оно мне надо? Он почти на четверть века старше меня, у нас ничего общего нет и быть не может, он толстый, некрасивый, непривлекательный, с ним вдвоём где-нибудь показаться стыдно, хорош кавалер! Он, в конце концов, ниже меня ростом, когда я на каблуках, что для меня всегда было принципиально. Что, что, что мне от него нужно? Почему из головы не выходит, душу бередит? Неужели, пришло вдруг на ум, остаётся лишь, дабы избавиться от бесовщины этой, клин клином вышибать? Самое, говорят, надёжное, испытанное средство. В самом деле, встретиться с ним один на один, желательно не в больнице, спокойно, трезво – и убедиться, что прежнее негативное чувство к нему самое верное, настоящее, а всё прочее блажь, помрачение рассудка, задурила мне Мила голову этой своей ворожеей. И никаких уже вымыслов и домыслов тогда не останется, всё окрасится в свои естественные цвета.

Он жил дальше, садился раньше меня, так что увидеть или не увидеть его должна была сразу, как только окажусь в трамвае. Вошла, зашарила глазами. Вадима Петровича не было. Вот и славно. Пусть и