— Вот в чем дело, — Эвелин ткнул пальцем в сгоревшую до костей руку трупа, рядом с которой на земле лежала развалившаяся на части булавка.

Ее центральная, гематитовая, часть расплавилась и потеряла форму, превратившись в удлиненное черное яйцо. Вокруг валялись маленькие кристаллы кварца, тоже почерневшие, на некоторых еще сохранились остатки золотой оправы.

Эвелин внимательно изучил находку.

— Вся сила из нее ушла, — заявил он в конце концов, — как только Квинтал погиб.

Может, эта штука предназначалась как раз на случай непредвиденных обстоятельств, недоумевал он? То, что совсем недавно рядом с телом высвободилось значительное количество магической энергии, не вызывало у него сомнений. Может, при уничтожении этих камней магистры Санта-Мир-Абель получили сигнал, что Квинтал мертв, а его миссия провалилась? Или сочетание гематита и кристаллов кварца способно даже на большее? К примеру, переместить куда-то душу Квинтала…

Холодок пробежал у него по спине при одной мысли о такой возможности.

Элбрайн продолжал исследовать труп и вскоре нашел два неповрежденных камня: солнечный — это открытие не удивило Эвелина — и карбункул.

— Вот как он выследил меня, — Эвелин указал на карбункул. — Этот камень «чувствует» магию.

— Значит, у тебя с собой было что-то магическое?

— И очень много, — признался Эвелин. — Может, ни у кого больше в мире в личном владении нет такого количества магических камней.

— Украденных в Санта-Мир-Абель.

— Отобранных у тех, кто не заслуживает права владеть священными камнями, используя их во зло, — возразил Эвелин. — У тебя ведь есть где-то тут лагерь, друг мой? Отведи нас туда, и я расскажу вам мою историю, во всех подробностях и без утайки. А вы уж сами решайте, кто прав, кто виноват.

Так они и сделали. Когда все уселись у костра, Эвелин выполнил свое обещание. Рассказал о плавании к Пиманиникуиту, гибели «Бегущего», смерти Дансалли, своем бегстве и смерти магистра Сигертона. Это был первый раз, когда он от начала до конца поведал кому-то свою историю, хотя многие намеки проскальзывали в разговорах с Джилл во время их путешествия. Это был первый раз, когда он открыл кому-то свою душу, прямо и честно признал, что совершил преступления — если это действительно были преступления. Закончив, он имел жалкий, удрученный вид: крупная фигура поникла, глаза были полны слез.

Пони подошла, села рядом. Она испытывала чувство, словно теперь этот человек стал еще больше дорог ей; ну и, конечно, девушке было жаль его. Жаль, что жизнь вынудила его стать вором и убийцей, жаль, что этот бесконечно мягкий человек — а он именно такой, несмотря на свою страсть к шумным ссорам, в этом она не сомневалась — был поставлен перед необходимостью сделать столь жесткий, не соответствующий его характеру выбор.

Оба посмотрели на Элбрайна, со страхом ожидая его приговора, но на красивом лице юноши было лишь выражение сочувствия.

— Не завидую тому, кому пришлось пройти через все это, — сказал он. — И преступником я тебя не считаю. Ты похитил камни, полагая, что это оскорбление — так использовать их.

Эвелин кивнул, радуясь, что его поняли.

— Тогда мне нужно как можно скорее отправляться в путь, — неожиданно заявил он. — Джилл… Пони, похоже, нашла свой дом, — внезапно зардевшись, он погладил девушку по щеке. — Она больше не нуждается во мне.

— А брат Эвелин не нуждается в ней? — спросил Элбрайн.

Эвелин пожал плечами.

— Санта-Мир-Абель не бросит попыток найти меня. Значит, единственный выход — беспрестанно переходить с места на место. Я не могу ставить под удар своих друзей.

Элбрайн с Пони переглянулись и рассмеялись, как будто он сморозил какую-то глупость.

— Ты остаешься, — решительно заявил Элбрайн. — Пони дома, это верно, но ее дом — это твой дом, если я правильно понимаю.

— Да, ты все понимаешь правильно, — сказала она.

На лес начал падать легкий снег, но холод, казалось, обходил стороной лагерь Элбрайна, жар костра, тепло вновь обретенного Эвелином дома.

Как я хочу обнять ее, снова испытать ощущение мира и покоя, с которым мы жили до того злосчастного дня! Как я хочу поцеловать Пони, рассказать о своих чувствах, поведать все свои секреты, поделиться своими страхами и надеждами. Видеть Пони сейчас — значит вспоминать все, что было, и спрашивать себя, как бы повернулась моя жизнь, если бы гоблины не напали на Дундалис. Может, я обрабатывал бы землю и охотился, как Олван, мой отец? Женился на Пони и обзавелся детьми?

Как воспринимал бы мир Элбрайн, если бы не было тех лет в Облачном Лесу?

Непростой вопрос, дядя Мазер. Откуда мне знать? Я могу лишь строить догадки, но даже они будут нести на себе печать того, каков я сейчас. Может, моя жизнь была бы лучше, если бы Бог направил ее по другому пути, более похожему на тот, который выпал на долю отца. Я от всей души желал бы тем, кто погиб в Дундалисе, другой судьбы!

Но что тогда стало бы со мной? Скорее всего, меня ожидала бы тихая, мирная жизнь вместе с Пони — грех жаловаться, верно?

И все же я ни за что не хотел бы отказаться от тех лет, которые провел с тол’алфар; это эльфийские друзья сделали Элбрайна тем, кем он стал. Это эльфийские друзья создали Полуночника, Защитника; и с его появлением мир стал лучше, не говоря уж обо мне самом. Глядя на мир через перспективу их сияющих глаз, я вижу его таким, каким никогда не увидел бы, если бы гоблины не появились в Дундалисе, а эльфы не спасли меня и не отвели в свою тайную долину. Так получилось, что благодаря этой трагедии я лучше узнал и полюбил жизнь. Так получилось, что благодаря этой трагедии я стал тем, кем стал, и научился воспринимать мир и как эльф, и как человек.

Чувство вины не отпускает меня, дядя Мазер, — почему именно я оказался избран ими, не Олван или Шейн Мак-Микаэль, не Пони или Карли дан Обри? Чувство вины не отпускает меня, и вид Пони, такой живой, такой прекрасной, лишь усиливает боль, напоминает о погибших, заставляет спрашивать себя, что было бы, повернись все иначе, и какой путь кажется мне предпочтительнее?

Для бедной Пони все протекает еще тяжелее. При виде меня, при виде Дундалиса оживают давно похороненные воспоминания. Мы мало виделись с тех пор, как Эвелин и я вырвали ее из рук Квинтала. Я знаю, она сторонится меня, и не осуждаю за это. Ей нужно время; прошлое нахлынуло так внезапно.

Тогда в Дундалисе погибли все, кроме нас двоих. А мы продолжали жить, росли, становились сильнее и даже… получали от жизни удовольствие.

Думаю, чувство вины не отпускает нас обоих, дядя Мазер. Я не в силах избавить Пони от боли ее воспоминаний, и она мне в этом тоже помочь не может. Остается лишь надеяться, что в конце концов она смирится с судьбой, с тем, что надо идти вперед и строить свою жизнь, отдавая этому все силы.