Уже три недели я какая-то другая. Этого нельзя понять, глядя на меня. Этого нельзя даже понять, если я смотрю на себя в зеркало. Единственное, как я могу это объяснить, и это так странно, так что приготовьтесь, – это как волны: они просто обрушиваются на меня, и я вдруг чувствую себя одинокой, даже если вокруг меня много людей. Даже если я делаю все, что мне хочется, я начинаю плакать.

Моя мама говорит, что эмоции не пересаживаются вместе с сердцем, что мне пора перестать называть их его чувствами и называть своими. Но это довольно трудно сделать, особенно когда приходится принимать все эти лекарства, которые не дают моим клеткам признать этого незваного гостя, проникшего в мою грудь, как в том старом ужастике про женщину, в которой поселился инопланетянин. Колас, дульколакс, преднизолон, зантак, эналаприл, селлсепт, програф, оксикодон, кефлекс, нистатин, вальцит – коктейль для одурачивания моего организма. Никто не знает, насколько хватит этой уловки.

Я представляю себе это так: либо выигрывает мой организм, и я отторгаю сердце, либо выигрываю я.

И становлюсь тем, кем был он.

Моя мама говорит, что я справлюсь и что для этого я должна принимать целлекс – ой, верно, про него забыла! – и раз в неделю общаться с психоаналитиком. Я киваю и делаю вид, что верю ей. Сейчас она так счастлива, но это счастье напоминает узор из песка: стоит лишний раз махнуть кисточкой – и он рассыплется.

Вот что я вам скажу: здорово быть дома! И не чувствовать, как тебя три или четыре раза в день пронзает молния. И не отключаться, а потом приходить в себя, не понимая, что произошло. И подниматься по лестнице – вверх! – не останавливаясь на полдороге, и чтобы тебя не несли на руках.

– Клэр? – зовет мама. – Ты проснулась?

Сегодня к нам приедет гостья. С этой женщиной я не знакома, но она, очевидно, знает меня. Она сестра человека, отдавшего мне свое сердце. Она приходила ко мне в больницу, когда я была в полной отключке. Мне не так уж хочется, чтобы она пришла. Наверное, она расчувствуется и заплачет – на ее месте я бы так и сделала – и будет таращиться на меня, пытаясь отыскать какую-нибудь черточку, напоминающую ее брата, или хотя бы убедит себя в этом.

– Иду, – отвечаю я.

Вот уже минут двадцать я, сняв рубашку, смотрю на себя в зеркало. Шрам, который еще заживает, напоминает сердито оскаленный рот. Каждый раз, глядя на него, я воображаю слова, которые он мог бы изрыгать.

Я прилаживаю на место повязку, которую мне не разрешают снимать, но, когда мама не видит, я делаю это, потом влезаю в рубашку и гляжу вниз на Дадли.

– Эй, лежебока, – говорю я, – проснись и пой.

Но моя собака не двигается.

Я стою оцепенев, хотя знаю, что именно случилось. Однажды мама рассказала мне одну байку из своей коллекции забавных фактов о сердечниках про то, что во время пересадки сердца нерв, идущий от мозга к сердцу, перерезается. А это значит, что люди вроде меня более медленно реагируют на ситуации, в которых нормальный человек бесится. Нам надо, чтобы сначала подействовал адреналин.

Услышав это, вы можете подумать: как здорово оставаться спокойным!

Или вы можете подумать: представь, каково это – получить новое сердце и быть таким бесчувственным.

А потом вдруг – бац, дошло! Я падаю на колени перед Дадли и боюсь дотронуться до него. Я уже подходила слишком близко к смерти и не хочу опять приближаться к ней.

На глаза наворачиваются слезы, они струятся по лицу и попадают в рот. Горе всегда соленое на вкус.

– Дадли, – зову я, склонившись над своим старым милым псом, – ну, давай же!

Я обнимаю его, прижимаюсь ухом к его груди – и чувствую, что он холодный, одеревенелый и не дышит.

– Нет, – шепчу я, но потом выкрикиваю это очень громко, и по лестнице вихрем взлетает мама.

Она с дикими глазами останавливается в дверном проеме:

– Клэр? Что случилось?

Я мотаю головой, не в состоянии произнести ни слова, потому что пес вдруг вздрагивает в моих руках. И под моими ладонями снова бьется его сердце.

Написание этой книги было своего рода чудом: очень сложно ответственно писать о религии, поскольку это предполагает наличие дополнительного времени на поиск нужных людей, способных ответить на ваши вопросы. За потраченное время и их знания я должна поблагодарить Лори Томпсона, раввина Лину Зербарини, отца Питера Дуганшика, Иона Сальцмана, Кейти Десмонд, Клэр Демарэ и пастора Теда Бреймана. Марджори Роуз и Джоан Коллисон были готовы рассуждать о религии, когда бы я ни поднимала эту тему. Элейн Пейджелс – сама блестящий автор и одна из умнейших женщин, с какими мне доводилось разговаривать. Я выследила ее и упросила проконсультировать на тему Гностических Евангелий, являющуюся одной из ее академических специализаций, а после каждой беседы висела на телефоне, задавая тысячу вопросов.

Дженнифер Стерник – адвокат, которому я бы доверила свою защиту в любом вопросе. Крис Китинг с невероятной скоростью снабжал меня информацией по правоведению, а экспертная оценка Криса Джонсона в отношении подачи апелляций в делах с высшей мерой наказания была бесценна.

Благодарю медицинскую команду, не возражавшую, когда я спрашивала, как убивают человека, вместо того чтобы спросить, как спасти его. Вот эта команда: доктор Пол Кисперт, доктор Элизабет Мартин, доктор Дэвид Аксельрод, доктор Виджай Тадани, доктор Джеффри Парсоннет, доктор Мэри Кей Вульфсон, Барб Дансон, Джеймс Беланжер. Жаклин Митчард – не врач, а замечательная писательница, рассказавшая мне все самое главное о летальных дозах. И особое спасибо доктору Дженне Херш, которая щедро поделилась со мной знаниями в области кардиохирургии.

Благодарю Синди Базел и Курта Фейра за их индивидуальную экспертизу. Непросто было изучать проблемы смертной казни. Моими контактами по правоприменению в Нью-Гэмпшире явились: начальник полиции Ник Джакконе, капитан Фрэнк Моран, Ким Лакасс, руководитель подразделения Тим Моквин, лейтенант Крис Шоу и Джефф Лайонс, надзиратель тюрьмы штата Нью-Гэмпшир. Благодарю сержанта Джанис Маллаберн, заместителя начальника тюрьмы Стива Гала, надзирателя Дуайта Гейнса и Джуди Фриго (бывшего начальника тюрьмы) за организацию моей поездки в тюрьму штата Аризона. Благодарю также Рейчел Гросс и Дейла Бейка. Однако эта книга не стала бы тем, что она есть, без заключенных, которые открылись мне как при личном общении, так и в письмах по электронной почте: Роберт Пертел, бывший заключенный-смертник, Сэмюэл Рэндолф, ныне заключенный-смертник в Пенсильвании, и Роберт Тауэри, ныне заключенный-смертник в Аризоне.