В течение девяти дней король должен отказываться от вина, меда, ипокраса и вообще от любого возбуждающего напитка, а также – мяса дичи.

Прощайте, сир. В печали покидаю я страну, где родился, с радостью – королевство, где возможны такие ужасные несправедливости».

Рабле внимательно перечитал это написанное твердым почерком послание, дабы удостовериться, не пропустил ли он чего. Потом надписал сверху:

«Его Величеству королю, в его собственный дворец Лувр».

Он приставил письмо к бутылке. Потом собрал несколько важных бумаг в пакет и поспешил к выходу. Колокол Сен-Жермен л’Оксеруа пробил два раза.

Примерно в то самое время, когда Рабле трудился над своим письмом, Диана де Пуатье сидела в роскошном кресле возле камина, закрыв глаза. Можно было подумать, что она спит.

Необычно тихо было в Лувре.

В этот вечер Диана отпустила своих камеристок, сказав, что она не ляжет спать, пока Его Величество и монсеньор дофин не вернутся из похода во Двор чудес.

Оставшись одна, она уютно устроилась возле камина, в котором разожгли большой огонь, потому что ночь была очень холодной, но в тот момент, когда мы проникли в ее покои, она не спала, хотя со стороны казалось, что ее сморил сон.

При свете восковых свеч, зажженных над камином, ее красота не приняла того характера непринужденности и расслабленности, который должен был бы принести ей отдых. Напротив, очертания рта казались более жесткими, а складка, пересекавшая ее красивый чистый лоб, свидетельствовала о напряженной работе мысли.

В дверь осторожно заскреблись. Диана быстро вскочила и пошла открывать дверь. Вошел Жарнак.

– Вам удалось увильнуть? – улыбнувшись, спросила Диана.

– Я выбрался из передряги после нескольких мастерских уколов, нанесенных мною в непосредственной близости от короля. Он видел мою отвагу. Если через час я смогу занять свое место подле короля, он будет уверен, что я не был этой ночью в Лувре и находился во Дворе Чудес.

Диана оставалась задумчивой.

– А эти бандиты? – спросила она наконец. – Они защищаются?

– Я был там только в начале схватки.

– Но, может быть, эта экспедиция оказалась опаснее, чем предполагалось?

– Опасной для кого? – спросил Жарнак, пристально глядя на Диану де Пуатье.

– Ну… для тех, кто атакует…

– Для… короля… например.

– Короля, дофина, вас лично…

– Мадам, если вы хотите спросить, что я об этом думаю, то я не верю, что король может быть убит или даже ранен в этом деле…

– Почему же? – воскликнула Диана, разоблачая себя.

Жарнак улыбнулся. Он понял, о чем подумала Диана.

– Ну, – протянул он, – потому что король не может вмешиваться в подобные передряги. Уже и того много, что он появился там, хотя мне непонятно, что его там так интересует. Ясно одно: он не будет подставляться… Бандиты не тот враг, что достоин его шпаги…

– Вы правы, – пробормотала Диана. – У короля есть более могущественные враги, чем бандиты или солдаты Карла Испанского.

– О каких это врагах вы говорите, мадам?

– Старость… Болезнь…

– Король же в расцвете сил…

– Но ведь когда-нибудь он умрет, и это не понравится Богу…

– Вы станете королевой, мадам, – сказал Жарнак, – у вас будет больше власти, чем у мадам дофины…

– Хочу уточнить: при раздаче чинов и почестей?

Жарнак поклонился.

– А вы, мой дорогой граф, кем станете вы, если несчастье поразит королевство?

– Я, мадам? Я, вне всякого сомнения, останусь бедным дворянином, каковым и теперь являюсь. Кто я такой, чтобы выигрывать или терять при смерти короля?

– Следовательно, вы полагаете, что ваши друзья тогда позабудут о вас?

Жарнак хранил молчание. Диана де Пуатье поняла, что с подобным мужчиной нельзя говорить недомолвками.

– Итак, – повторила она, – вы полагаете, что ваши друзья вас забудут. Вы думаете, и я забуду… я, которой вы оказали самую сильную поддержку! А так как я больше, чем кто-либо, заинтересована в сохранении вашей поддержки, то постараюсь не забывать о вас! А первое мое действие, граф, сводится к тому, чтобы узнать у вас, чего вы, собственно говоря, хотите, чего вы пожелаете… И что вы на это ответите?

– О! В таком случае… если всё пойдет, как вы говорите, если событие, о котором вы говорили, произойдет и вы спросите, что удовлетворит меня, я вам отвечу, мадам, что ничего не желаю, но если моя шпага сегодня достойно послужит вам, она сможет не менее достойно служить и в том случае, когда к ней добавится чеканный золотой кинжал коннетабля.

– Высшая военная должность в королевстве! – вздрогнула Диана.

– Когда я вспоминаю об этом бедном ученом, которому вы требуете перерезать горло… И пусть дьявол заберет мою душу, если я знаю зачем!.. Я просто не могу, мадам, удержаться от жалости!..

– И чтобы успокоить это чувство, вы, дорогой мой Ги, что вам надобно? Одно только мое обещание? Я его уже дала. Можете на меня рассчитывать…

– Увы, мадам! Вижу, что мы не понимаем друг друга. Что вы от меня хотите? Войти в комнату мэтра Рабле и кольнуть его кинжалом, да так, чтобы этот доктор, как бы хорош он ни был, не смог бы больше никого вылечить. И вот я спешу со шпагой в руках… Но я, признаюсь, устрашен масштабом этого деяния… или, скорее, меня удерживает жалость! Угрызения совести, если хотите… Ах, если бы у меня было неопровержимое свидетельство!.. Письменное доказательство, например… Мол, я ударил доктора шпагой невольно. Сам того не желая. Вот тогда бы я мог успокоить свою совесть…

Диана слушала Жарнака, нахмурившись. Потом она подбежала к маленькому шкафчику, служившему ей секретером, и вернулась.

– Диктуйте, – коротко бросила она.

– Достаточно всего нескольких строчек, – скал Жарнак. – Что-то в этом роде: «По моему приказу граф Ги де Шабо де Жарнак заколол мэтра Франсуа Рабле, который, по имеющимися у меня доказательствам, организовал антигосударственный заговор. Будучи верноподданным слугой престола, месье де Жарнак оказал королевству ценную услугу, за которую он должен получить вознаграждение – должность коннетабля».

Диана де Пуатье без колебаний написала такую расписку.

Она поставила подпись и передала бумагу Жарнаку. Тот прочел ее, осторожно сложил и после этого тут же спрятал.

– Этой бумагой вы можете погубить меня, граф, – строго сказала Диана. – Я не могла бы дать вам более абсолютного свидетельства моего к вам доверия.

– Доверия, настолько хорошо размещенного, мадам, что я сам себя непременно погублю, если когда-нибудь придет в голову абсурдная, отвратительная мысль применить это оружие против вас. – И он серьезно добавил: – Но успокойтесь, мадам, я навечно предан вам. Если предосторожность, к которой я только что прибег, показалась мне необходимой, то это потому лишь, что я наметил слишком высокую цель… и я боялся, что в один прекрасный день вы не согласитесь предоставлять мне обещанную компенсацию. Хотя именно эту компенсацию я хочу и другой не желаю…