Отправившись сопровождать Государя в Крым, она не желала более, как прежде, останавливаться на своей вилле, а потребовала апартаменты дворца в Ливадии, положенные ей как законной супруге Царя, то есть комнаты покойной Царицы. Прежде, по дворцовой традиции, вся свита в Ливадии собиралась за царским столом; сейчас же Государь завтракал и обедал вдвоем с супругой, а придворный штат трапезничал за так называемым «гофмаршальским столом»[974]. Между тем граф Лорис-Меликов становился всё веселее и оживленнее. За спиной Императора он не стеснялся выражать свое мнение о княгине Юрьевской, наедине же с ней он все время расточал любезности и притворялся ее горячим поклонником, надеясь, что тем самым сумеет завоевать полное доверие Императора, так необходимое ему для выполнения политических планов. Он даже взялся исполнить горячее желание Юрьевской свести ее поближе с супругой наследника. Задача не из легких, решить которую можно было, лишь пойдя на великую хитрость, что, однако, не остановило Лорис-Меликова. В этом эпизоде в полной мере проявилась вся двуличность натуры армянина, и вина его была тем тяжелее, что наследная супружеская пара всегда относилась к нему с дружеским доверием. Если бы Лорис-Меликов только знал, что влияние Юрьевской не продержится и полугода, он наверняка бы не стал рисковать доверием и уважением наследника и будущего Царя. Но он не мог знать этого. От имени Царя он передал Цесаревичу с супругой приглашение провести конец осени в Ливадии. Поначалу хотел ехать лишь великий князь, но Лорис особо настаивал на поездке великой княгини, причем во время беседы ни разу не упомянул имя княгини Юрьевской. Наследник и его супруга не подозревали, что княгиня теперь проживает не на своей вилле, а в императорском дворце, и согласились приехать. Лишь только на борту теплохода, по пути в Севастополь, Лорис-Меликов упомянул о пребывании княгини в Ялте и ее новом положении. Позже с большим волнением все это мне в подробностях рассказала сама великая княгиня и взволнованно воскликнула: «Подумайте только, он дождался, когда мы выйдем в море и уже не сможем повернуть назад! Если бы мы это узнали, когда ехали на поезде, то могли бы просто сойти с поезда и вернуться обратно в Гапсаль, а так мы оказались в ловушке!» Яхта подошла к Ялте и причалила в назначенное время. Сам Государь стоял на причале в ожидании детей. После первых слов приветствия Государь сказал великой княгине: «Екатерина не смогла приехать, ей нездоровится, она просит извинить ее, — она встретит тебя в Ливадии». Великая княгиня ответила, не смутившись: «Думаю, это было очень правильно с ее стороны, поскольку Вы так убедительно просили меня держать это в секрете, что приходилось хранить строгое молчание, скрывая всё от моего окружения, ведь присутствие здесь княгини вызвало бы удивление и ненужные сплетни». Наследник с супругой поселились в собственном флигеле дворца в Ливадии, но к завтраку и обеду являлись в главный дворец, где всегда был накрыт стол на четыре персоны; по воскресеньям обе пары вместе со свитой собирались за «гофмаршальским столом». Цесаревна пригласила в Ливадию мою мать, и как только та прибыла, Государь сказал ей: «Сегодня я представлю Вам мою супругу. Пожалуйста, будьте к ней благожелательны и добры!» Затем он подвел к ней княгиню Юрьевскую и представил ее. После обеда Государь снова обратился к моей матери и долго рассказывал ей, как познакомился с княгиней, когда она была еще ребенком, в доме ее родителей в Полтавской губернии, и как уже тогда был очарован ее красотой. Красота эта сохранилась и даже еще больше расцвела. Княгиня была невысокого роста, имела свежий цвет лица, была, однако, склонна к полноте, хоть ей было всего тридцать лет. Вовсе не наделенная высоким умом и, правильнее сказать, несведущая, она понятия не имела об условностях и обычаях высшего общества. Уединенная жизнь в институте, где Царь уже начал ухаживать за ней, не смогла привить ей понятий о внешнем мире. А потом она сразу же оказалась в двусмысленном положении. Вполне понятно, что ее постоянная бестактность шокировала двор, причем сама она ни в чем себя не сдерживала. Княгиня совершенно не умела владеть собой, ее капризы стали достаточно привычным явлением, что давало достаточно повода царской семье, невзирая на ее высокое положение, не уделять ей достаточного уважения и встречать с тайной неприязнью. Конечно, сам Государь страстно желал сблизить вторую жену со своей семьей, но все его старания были напрасны. Такое пасмурное настроение царило в ту долгую и тяжелую зиму. Несмотря на старания Государя и его открыто выражаемое недовольство, оба лагеря всё больше и больше отдалялись друг от друга. Приглашения на семейные обеды принимались, поскольку были равносильны приказу, так же и обмен визитами происходил, только чтобы соблюсти этикет; но Цесаревна ни разу не пригласила княгиню к себе на вечера, которые часто устраивала молодежь из императорской семьи. Государь был раздражен, даже сердит. Такие отношения выводили из себя княгиню и все чаще толкали ее на бестактные поступки, что представляло собой самую обсуждаемую тему в великокняжеских кругах. Чем больше росло сопротивление, которое оказывала Государю его семья, тем сильнее было его желание упрочить положение супруги. Он даже вынашивал план сделать ее Царицей и короновать в Кремле. Для этого уже были сделаны первые шаги: Император приказал отыскать в кремлевском архиве документ о короновании Екатерины I и согласно ему провести аналогичную торжественную церемонию. Наступал великий пост. В воскресенье вечером царская семья собралась в Малахитовом зале Зимнего дворца, чтобы, по обычаю, после вечерни исполнить чин прощения. В прошлом году, незадолго до смерти, на церемонии еще присутствовала Царица, и сейчас дети, вспоминая ее, пребывали в траурном настроении. Однако княгиня Юрьевская не разделяла общего настроения. Она вполне непринужденно обратилась к супруге наследника, исполняя формальности придворного этикета. Цесаревна подала руку, но не поцеловала княгиню, вопреки явному ожиданию Государя, что вызвало с его стороны поток гневных слов, в которых он давал выход накопленному за последние месяцы раздражению. Упрекая свою невестку в бессердечии, он воскликнул: «Саша — хороший сын, а ты… у тебя нет сердца!» Все присутствовавшие при этом стояли как громом пораженные, в испуге, и всем от него досталось, за исключением наследника, чье безупречное поведение Государь оценил. Цесаревна залилась слезами и не могла успокоиться даже на следующий день, когда к ней наконец подошел Государь и трогательно, сердечно поговорил о случившемся накануне неприятном инциденте. Он выразил сожаление, что оскорбил ее, и они тут же помирились.

Именно в день своей насильственной смерти Император приказал графу Лорис-Меликову