своеобразного грамматического покорения, прямо-таки порабощения. Недаром действующий субъект придаточного предложения поставлен здесь в аккузативе, который есть падеж винительный, то есть обвинительный (accuso – «обвиняю»), превращающий все в предмет своего воздействия, обвинения, и тем самым, повиновения. А то, что инфинитив есть абстрактное представление действия вне самого действующего лица, и следовательно, вне его воли, об этом говорят уже и элементарные учебники. Следовательно, если мы скажем, что этот оборот есть грамматический символ безличного, безвольного повиновения, то здесь не будет ровно никакой метафоры, а будет только точное воспроизведение самого смысла составляющих этот оборот грамматических категорий.

Правда, оборот этот зародился еще на греческой почве и получил там известное распространение. Но то, что сделал латинский язык с этим оборотом, по своей регламентации, по своей обязательности и непреклонности решительно превосходит всякие ожидания, которые имеются у знакомого с греческим языком, переходящего к изучению латыни. По-гречески в главных предложениях косвенной речи может сколько угодно стоять и accusativus cum infinitivo и придаточное предложение с союзом. По-латыни в этих случаях раз навсегда декретирован только accusativus cum infinitivo. По-гречески после всякого рода verba efficiendi, включая глаголы заботы, увещания, воли и прочие, обычно ставится accusativus cum infinitivo. Напротив того, латинский язык строго отличает среди всех таких глаголов стремления и воли, глаголы приказания и запрещения; и для этих последних в строжайшем виде сохраняет асc. с. inf., в то время как для всех прочих глаголов стремления, заботы, требования и, вообще, воли, при которых допускается некоторая самостоятельность их предмета, латинский язык неуклонно ставит ut с конъюнктивом (это так называемые в латинской грамматике дополнительные придаточные предложения). Необходимо, впрочем, заметить, что строгость латинского асc. с. inf. относится, главным образом, к периоду классической латыни. Этот оборот не так устойчив в период архаики и начинает заметно деградировать уже с серебряной латыни. Но это только еще больше выдвигает силу, выразительность и эффективность этого способа подчинения, несомненно, отразившего собой такого же рода общественную практику древнего Рима и выразившего одну из самых существенных сторон производственной и всякой иной деятельности древних римлян.

Все предыдущие рассуждения достаточно рисуют также и отличие рассматриваемого способа подчинения от косвенных вопросов и косвенной речи. Дело в том, что косвенные вопросы и косвенная речь тоже возникают после глаголов мышления и речи и тоже до некоторой степени обладают мыслительно-волевым характером. Однако здесь есть коренное различие. Косвенный вопрос и косвенная речь, как бы они ни отличались от прямого вопроса и прямой речи, все же сохраняют и свое подлежащее в именительном падеже и свое сказуемое в виде verbum finitum. Это свидетельствует о том, что подчинение в косвенном вопросе и в придаточных предложениях косвенной речи оставляет значительную свободу для этих предложений. Здесь не столько мыслительно-волевое подчинение известных действий главному предложению, сколько просто сообщение о них. Это сообщение, конечно, придает им такой вид, который бы свидетельствовал о том, что они стали именно предметом сообщения, и потому несколько деформирует их модально и темпорально. Но accusativus cum infinitivo не просто деформирует сказуемое придаточного предложения, а с корнем уничтожает и подлежащее соответствующего придаточного предложения в именительном падеже и его сказуемое в виде verbum finitum. Поэтому термин «мыслительно-волевой» мы предпочитаем оставить за инфинитивным способом и не распространяем его на способ модально-временной.

Изложение анализируемого нами оборота в традиционных учебниках тоже отличается низкими качествами. Это изложение сводится к перечислению тех глаголов, которые требуют после себя accusativus cum infinitivo. Однако это перечисление никак не может удовлетворять своему назначению, потому что все зависит от контекста, в котором употребляются данные глаголы, и от их конкретной семантики, столь непохожей на их отвлеченные значения, перечисляемые в словарях.

Так, обычно говорится, что этот оборот ставится после verba dicendi et cogitandi. Дело, однако, здесь совсем не в самой речи и не в самом мышлении, а в такой речи и в таком мышлении, в котором имеется объективирующий акт мысли. Ведь если совершается ряд умозаключений, то никакой логический акт сам по себе еще не есть объективирующий акт, ибо иначе для нахождения и утверждения бытия было бы достаточно только одних логических дедукций. Чтобы фиксировать какой-нибудь предмет бытия, кроме чисто логического акта, необходимо так или иначе связать эту мысль с объективной действительностью, то есть, короче говоря, совершить объективирующий акт мысли. Если мышление только абстрактно и происходит без всякой связи с действительностью, то после таких глаголов мышления оборот accussativus cum infinitivo совершенно невозможен. И, прежде всего, невозможен после глагола cogitare, поскольку этот последний говорит гораздо больше о вращении мышления в самом себе, то есть о получении той или иной цепи умозаключений, чем о направленности на какой-нибудь внешний для него предмет. Говорят об употреблении этого оборота после verba sentiendi. Однако, если эти глаголы понимать в буквальном смысле слова, то есть как выражение непосредственного восприятия, чувственного или духовного, то после них опять невозможен никакой accusativus cum infinitivo, но нужно ставить винительный с причастием. Если мы говорим video patrem csribere – «я вижу, что отец пишет», – то тут меньше всего имеется в виду непосредственное восприятие пишущего отца. Это есть констатирование известного факта, которое делается в контексте того или иного рассуждения. Если же мы хотим выразить именно непосредственное восприятие пишущего отца, то по-латыни надо будет сказать video patrem scribentem. Точно также говорят об accusativus cum infinitivo после verba affectuum. Но мало того, что тут же следуют всякого рода исключения и оговорки, в латинском синтаксисе имеются целые главы, противоречащие этому утверждению. Стоит перевернуть несколько страниц традиционного учебника, как мы вдруг находим твердое учение о том, что после verba timendi всегда ставится ut с конъюнктивом. А что же, спрашивается verba timendi не есть verba affectuum? То же надо сказать и о постановке accusativus cum infinitivo после verba voluntatis.

Другими словами, традиционные учебники латинского языка поступают слишком внешне, поверхностно и механистично, когда в главе об accusativus cum infinitivo перечисляют группы глаголов, после которых этот оборот как будто бы ставится. На самом же деле каждый из таких глаголов нужно брать в его живом контексте, из которого было бы ясно его конкретное значение. Если этот контекст подчеркивает в этих глаголах момент объективирующего акта абстрагирующего мышления, тогда эти глаголы требуют асc. с. inf., будь то глаголы речи, мышления, чувствования, воли и т.д. Если же этого момента нет, и глаголы эти выражают либо непосредственное отношение к предмету, когда не ставится никакого вопроса об абстрагирующем мышлении, либо замкнутое в себе психическое состояние, когда отчетливо