Эстебан Труэба не знал, что политическая полиция следила за его домом вплоть до ночи, когда увели Альбу. Они спали, и по чистой случайности никто не прятался в лабиринте нежилых комнат. Удары прикладами в дверь пробудили старика от сна с отчетливым предчувствием беды. Альба проснулась еще раньше, услышав торможение машины, шум шагов, приказы вполголоса, и стала одеваться, потому что сомнений в том, что пришел ее час, не было.

В эти месяцы сенатор понял, что даже его безупречное положение сторонника путча не спасало от террора. Никогда, однако, он не мог представить себе, что станет свидетелем того, как в его дом врывается во время комендантского часа дюжина мужчин в гражданской одежде, вооруженных до зубов. Его грубо подняли с постели и под руки привели в гостиную, не позволяя даже надеть домашние туфли или закутаться в плед. Он увидел, как от удара ногой распахнулись двери комнаты Альбы и туда вошли полицейские с автоматами в руках. Альба была полностью одета и бледная, но спокойная, стоя уже ожидала их. Подталкивая в спину, под прицелом ее привели в гостиную, где приказали встать рядом со стариком и не двигаться. Она подчинилась, не сказав ни единого слова, не разделяя гнева своего деда и не обращая внимания на ярость этих людей, которые рыскали по дому, ломая двери, прикладами ружей выворачивали шкафы, опрокидывали мебель, потрошили матрацы, выбрасывали содержимое ящиков, били ногами по стенам, выкрикивали ругательства в поисках спрятавшихся партизан, незаконного оружия и других свидетельств подпольной работы. Они подняли с кроватей слуг и заперли их в одной из комнат под охраной вооруженного парня. Перерыли полки в библиотеке, а картины и произведения искусства сенатора с грохотом побросали на пол. Книги из туннеля Хайме выкинули во двор, там их сложили штабелями, облили бензином и подожгли, подбрасывая в костер магические книги из ящиков прадеда Маркоса, экзотические издания Николаса, сочинения Маркса в кожаных переплетах и даже партитуры опер из коллекции сенатора. Все это пылало в инквизиторском костре, который наполнил дымом весь квартал и который в обычное время привлек бы внимание пожарных команд.

— Выкладывайте все записные книжки, блокноты, адреса, чековые книжки, все личные документы, что у вас хранятся! — приказал тот, кто, видимо, был начальником.

— Я сенатор Труэба! Вы что, не узнаете меня? Бог мой! — кричал в отчаянии дедушка. — Вы не можете поступать так со мной! Это произвол! Я друг генерала Уртадо!

— Замолчи, старый болван! Пока я не позволю, ты не имеешь права открывать рот! — грубо ответил начальник.

Они заставили его передать им содержимое письменного стола и положили в сумки все, что представляло для них интерес. Пока одна группа заканчивала осмотр дома, другая продолжала швырять книги в огонь. В гостиной остались четверо ухмыляющихся мужчин, насмешливых, выкрикивающих угрозы, которые с ногами забрались на стулья, пили шотландское виски прямо из бутылки и одну за другой доставали и били пластинки из коллекции классической музыки сенатора. Альба подсчитала, что прошло по крайней мере два часа. Она дрожала от страха. Она и раньше предполагала, что когда-нибудь наступит этот момент, но продолжала жить иррациональной надеждой на то, что влияние дедушки сможет ее защитить. Теперь, видя его сжавшимся на диване, маленького и несчастного, словно больного ребенка, она поняла, что не может надеяться на помощь.

— Подпишешь здесь! — приказал начальник Эстебану Труэбе, поднося к его носу какую-то бумагу. — Это заявление, где говорится, что мы пришли, имея судебный ордер, что мы показали тебе наши удостоверения, что все в порядке, что мы действовали со всем уважением и вежливо, что у тебя нет никаких жалоб. Подписывай!

— Я никогда это не подпишу! — воскликнул в ярости старик.

Тогда мужчина повернулся и ударил Альбу по щеке. Удар свалил ее на пол. Сенатор Труэба окаменел от ужаса и безысходности, поняв, что наступил час иной правды после девяноста лет жизни по его собственному закону.

— Ты знал, что твоя внучка — шлюха одного партизана? — взревел начальник.

Подавленный, сенатор Труэба подписал бумагу. Потом с трудом подошел к внучке и обнял ее, пригладив ей волосы с нежностью, обычно несвойственной ему.

— Не беспокойся, детка. Все устроится, они ничего не могут сделать тебе, это ошибка, успокойся, — бормотал он.

Но мужчина грубо отстранил его и прокричал остальным, что пора уходить. Двое убийц повели Альбу под руки, почти подняв над полом. Последнее, что она увидела, была трогательная фигура дедушки, бледного, как воск, дрожавшего, в ночной сорочке, босого, который с порога уверял ее, что на следующий день он вызволит ее, поговорит с самим генералом Уртадо, со своими адвокатами, найдет ее, где бы она ни была, и приведет домой.

Ее посадили в грузовик рядом с человеком, который ее ударил. С другой стороны, насвистывая, сидел тот, кто вел машину. До того как ей залепили глаза клейкой лентой, Альба взглянула в последний раз на пустую, молчащую улицу, удивившись, что, несмотря на скандал и дымящий костер, никто из соседей не выглянул посмотреть на все это. Она подумала, что они, наверное, как и она сама когда-то, подсматривают сквозь щели занавесей и складки штор или закрылись подушкой, чтобы ничего не слышать. Грузовик двинулся, и Альба, ослепшая от повязки, потеряла чувство пространства и времени. Она ощутила огромную влажную руку на ноге, которая ощупывала ее, щипала, поднимаясь все выше, тяжелое дыхание прямо ей в лицо и голос, шепотом произнесший: я тебе покажу, шлюха, вот увидишь, и снова голос и смешки. Автомобиль все крутил и крутил по городу, и ей показался бесконечным этот путь.

Она не знала, куда ее везут, пока не услышала шум воды и не догадалась, что колеса грузовика покатились по дереву. Тогда она поняла, что ждет ее впереди. Она попыталась вызвать духов, как ее бабушка во времена стола о трех ножках, или призраков, способных изменить события, но они, казалось, покинули ее, а грузовик шел своей дорогой. Альба почувствовала, что машина затормозила, услышала, как, скрипя, открылись тяжелые двери и снова закрылись за ними. Тогда она решила, что это тот самый кошмар, о котором предупреждала ее бабушка и о котором говорила Луиса Мора в минуту озарения. Мужчины помогли ей спуститься, но она не успела сделать и двух шагов. Первый удар ей нанесли по ребрам, и Альба упала на колени, потеряв дыхание. Ее подняли под мышки и долго тащили. Под ногами сначала была земля, а потом — холодная поверхность цементного пола. Они остановились.

— Вот внучка сенатора Труэбы, полковник! — услышала Альба.

— Вижу, — ответил чей-то голос.

Альба, не колеблясь, узнала Эстебана Гарсиа и сразу же поняла, что он ждал ее с того далекого дня, когда маленькой девочкой усадил к себе на колени.

Альбу окружала темнота. С нее рывком сорвали липкую ленту, но вместо этого завязали глаза плотным бинтом. Ей было страшно. Она вспомнила тренировки дяди Николаса, когда он учил ее побеждать страх, и сконцентрировалась, чтобы побороть дрожь в теле и не слышать страшных звуков, которые доходили до нее снаружи. Она попыталась вызвать в памяти самые счастливые минуты, проведенные с Мигелем, стараясь помочь себе обмануть время и обрести силы для того, что должно было произойти, говоря себе, что нужно выдержать несколько часов. Нервы не должны подвести ее, пока дедушка сможет сдвинуть тяжелую машину власти и, употребив свое влияние, вытащить ее отсюда. Она вспомнила прогулку с Мигелем на побережье, осенью, задолго до того, как ураган событий перевернул мир с ног на голову, в те времена, когда вещи назывались своими именами и слова имели свой исконный смысл. Когда народ, свобода и товарищ означали именно это — народ, свобода, товарищ, а не превратились в условные знаки. Она попыталась снова прожить этот день, увидеть красную, влажную землю, почувствовать густой запах соснового леса и эвкалиптов, ощутить горький аромат, исходящий от прогретых солнцем сухих иголок и листьев, ковром покрывавших землю, окунуться в медный солнечный свет, проникающий сквозь вершины деревьев. Альба пыталась вспомнить то чудесное ощущение, охватившее ее, когда чувствуешь себя хозяином земли, когда тебе двадцать лет, впереди целая жизнь и можно спокойно наслаждаться друг другом, пьянеть от лесного запаха и любви, не думая о прошлом, не постигая будущего, владея лишь этим невероятным богатством настоящего. Когда смотришь друг на друга, вдыхаешь друг друга, целуешь друг друга, постигаешь друг друга, окруженный шепотом ветра в кронах деревьев и близким шумом волн, разбивающихся о каменные глыбы у подножия скал, в вихре душистой пены. Она вспоминала, как они обнимались под одним пончо, точно сиамские близнецы, смеялись и приносили клятву, что так будет всегда, потому что были убеждены, что только они открыли, что такое любовь.