их убивал? У тебя даже клинок не серебрён! — Заявляет Синдо, врываясь в обеденный зал особняка, где собрались все воины.

— Остынь, хватит, — бурчат мои «кошаки» на него.

И без него тошно. Про халатность свою я знаю.

Перед глазами теперь жуткая, болезненная картина.

Мы стоим на улице перед шахтой, среди почерневшего снега и кусков тел, окруженные нашими воинами. А я держу Нелли в объятиях под восходящее солнце. И мои мужики начинают плакать, не сдерживаясь. А Нелли не произнося ни звука... даже не дёргаясь, и не корчась, смотрит неотрывно в глаза мне, как на самого ненавистного предателя. И от щеки пеплом кожа отделяется по кусочкам, разлетаясь тленом по ветру.

Она горит и спокойно смотрит, будто смирилась уже со смертью. С таким сознательным взглядом! Чтобы от мира избавиться, в котором я, она готова сгореть и не быть.

Вот только я оказался не готов.

Обнял крепко, волком воя. Телепортировал в особняк и затащил в подвал. А она на ноги вдруг встала. С видом осознанным и смирным, как будто всё уже не так, всё хорошо… и казала мне, словно меня утешить хочет:

— Боли больше нет, Кристиан. Так чего же не отпустишь, наконец?

— Не могу, пей... — предлагаю в очередной раз, понимая, что вряд ли уже сработает.

— Любви хотела, а теперь и крови твоей не надо, — бросает брезгливо и дальше уже решительно: — Дай пройти.

Хочет вырваться на солнце, но я заслоняю собой проход.

— Нет, ты не вернёшься туда, — стою на своём. Потому что не мыслю потерять её снова.

— Я хочу сгореть, пока ещё не больно. Пропусти, — раздаётся из её уст так просто.

Страшно от того, что в ясном уме это говорит. И так спокойно. Это сколько ж сил нужно, чтобы осознать свою смерть?

— Не дам, — отвечаю так же, казалось бы, спокойно.

Вот только ком к горлу подкатывает. И нет сил у меня осознавать её смерть.

— Почему? Будешь любить меня и такой? — Спрашивает, и это похоже на сарказм.

— Буду.

— Всегда так. Лжец, — выдаёт с презрением и оскалом.

— Ты скоро станешь, как прежде любить солнце. Пусть даже не перестанешь ненавидеть меня.

— Лжец, и кровь лживая, — бросает зло и отступает во тьму.

А я закрываю за собой дверь клетки и жду ещё немного.

Она больше ничего не говорит, только глаза её звериные смотрят из темноты неотрывно.

Знаю, что она потеряла свою мать ещё в детстве. Всё те же долбанные вампиры загрызли её без шансов, когда та охотилась. «Кошаки» говорили, что Высший дома Малькольм спланировал тот удар по Шестому когтю. Девочка без ласки мамы, с безбашенным отцом всю свою жизнь. Я ещё, как тварь последняя.

Когда мои глаза начинают заливать слезы, что уже ничего не видно, выхожу из подвала. И во дворе рву своё горло в протяжном крике, пока ещё мужиков нет. Затем валюсь без сил и тихо реву, как девка.

Хорошо, что «кошаки» не видели меня таким. Только обе служанки, которые, вероятно, в ужасе до сих пор.

Где — то к обеду самые резвые прискакали тогда. Остальные остались хоронить павших товарищей. Тела было сложно перепутать, все вампиры сгорели даже трупами, но были и те, кто очнулись и, крича, жарились, не в силах уйти из — под лучей из — за серьёзных повреждений или того, что их быстро вычислили. Вопили и хрипели в агонии.

Воины рассказали об этом мне в утешение.

Прошло два дня, а Нелли всё ещё вампир. Она просто блюёт от моей крови, и тогда её тоже стошнило. А я и не заметил.

— Ты обещал, Крис, — нависает надо мною Синдо.

Его шатает, ему бы лежать. Но он теперь постоянно доползает до меня и капает на мозги. Всё никак не успокаивается.

Вероятно, считает, что он один не смирился.

Если бы он знал, как душит меня боль. Ведь эта девочка когда — то доверилась мне без оглядки.

— Отвали от него, — гремит Рокон.

— Лучше б ты меня бросил тогда, пацан, — шипит Синдо.

— Вот именно, — фыркает один из «кошаков». — Морда неблагодарная.

— Прекратите, — обрубаю. — Синдо, сядь.

— Никогда за одним столом, — бросает.

Я и без того злой, как собака. И смотрю на него гневно.

— Сядь, я сказал, — повторяю уже угрожающе.

И Рокон сам опускает его за стол, надавив на могущее, но всё ещё больное плечо. Синдо усаживается напротив, сжимая зубы до скрипа и тараща свои «кошачьи» глаза.

— Хочу попробовать другой вариант, — заявлю и дальше с нажимом: — Ты пойдёшь со мной?

Секунды две непризнанный принц молчит. А затем кивает.

— Нужны ещё четверо, — проговариваю с сердцем, набирающим обороты. — Будете держать.

— Что ты задумал?? — Ахают.

Молчу и поднимаюсь. Вам лучше не знать.

— Ждите у подвала, — бросаю. — Готовность десять минут.

Возвращаюсь в комнату, где всё уже прибрано. И ни следа погрома. Мне нужно побыть одному эти минуты. Потому что я всё ещё хочу реветь. А от мысли, что предстоит, вообще рыдать в голос. Но это единственный шанс.

Я принимаю пенициллин каждый день в надежде, что хоть что — то в Нелли всосётся с моей кровью. Но её организм упорно не принимает лекарства. Поддаваясь иной раз звериному, она пьёт мою кровь, но тут же всё выплёвывает. За два дня она сильно истощилась. Если на третий день это продолжится, то без воды живое тело умрёт. Пойдёт необратимые процессы, после которых вернуть её в прежнее состояние не представится возможным. Это моя теория, основанная на знаниях из прошлого мира. А может и из этого.

Простая логика. Даже в мире магии чудес не бывает. Всё имеет своё объяснение.

Если ты ещё не обращён — мои лекарства помогают. Ешшунора и Вебисида живы, но им сильно досталось, поэтому пока постельный режим. К счастью, у этих зарастает всё, как на собаках. Особенно, когда есть простейшие медикаменты из моего мира, обеззараживающие и убирающие воспалительные процессы.

Синдо бы тоже следовало лежать. Но он места себе не находит. И я его понимаю.

Являю несколько шприцов, иголки к ним. Спирт не получается, приходится обходиться бинтами, пропитанными вискарём.

Ищу вену на сгибе. Никогда этого не делал, хотя помню, как берут из вены