Его племянница, Людмила Георгиевна, школьная учительница, тоже сохранила лучшие воспоминания о дяде:

— Дядина дача располагалась в Серебряном Бору. В свободный час Александр Николаевич любил проводить время с детворой. Но очень сердился на неправду и проводил душеспасительные беседы на моральные темы. Я помню встречи Нового года. Его дочь Люда наряжалась Дедом Морозом и раздавала подарки из мешка. Рядом стоял Александр Николаевич и улыбался. Получали подарки все — и родня, и обслуга. Подарки подбирались обдуманно, недовольных не было. А потом все усаживались за праздничный стол у красивой елки.

Единственной проблемой были телохранители, следовавшие за ним буквально по пятам. Видно было, что они его раздражали. Однажды он нас провожал, и на перроне поскользнулся. К нему, сметая всех, подлетел охранник, чтобы поддержать. И дядя страшно смутился. Он часто приезжал в Воронеж со своей старшей дочерью. Он очень любил родителей. Всегда привозил подарки. И опять-таки телохранители ему мешали. Да и воронежские начальники тоже не позволяли нормально отдохнуть…

Власть портит. Но друзья уверены, что Александр Шелепин — исключение.

Валерий Харазов:

— Его власть не испортила. Я так смело говорю, потому что я его всю жизнь знал. И проговорили мы за жизнь столько, сколько ни с кем не говорили. Он был скромным человеком.

Шелепин тяжело переживал случившееся. По мнению Николая Егорычева, ему не хватало фронтовой закалки. Кто через ад войны прошел, тому и на гражданке легче было.

Николай Егорычев:

— Пережить такое не просто. Мне или Месяцеву было легче, мы прошли фронт. Я ходил в атаку, схватывался врукопашную, мерз в окопах, у меня два ранения… Ну, освободили меня и что? Есть образование, есть работа — будем работать. Александр Николаевич отнесся к этому очень болезненно…

«Он несколько подрастерялся и сник, — писал в своих воспоминаниях Семичастный. — Перестал общаться. Бывшие комсомольцы и бывшие наши сослуживцы, видя его подавленность, стали больше обращаться ко мне как к более признанному лидеру. Он это чувствовал и, видимо, переживал.

Но я продолжал считать его лидером».

В апреле восемьдесят четвертого его отправили на пенсию. Пенсию дали небольшую.

Александр Николаевич написал письмо новому генеральному секретарю ЦК КПСС Черненко. Константин Устинович только что вернул партбилет Молотову, исключенному из партии при Хрущеве, был собой очень доволен и на политбюро сказал, что и другие бывшие руководители страны обращаются с различными письмами.

— Шелепин просит для себя обеспечения на уровне бывших членов политбюро, — сообщил Черненко.

— На мой взгляд, с него вполне достаточно того, что он получил при уходе на пенсию, — резко отозвался член политбюро и министр обороны Дмитрий Федорович Устинов. — Зря он ставит такой вопрос.

Более мягкий по природе Константин Устинович не был столь категоричен.

— Я думаю, что по всем этим вопросам мы пока ограничимся обменом мнениями, — сказал генеральный секретарь. — Но, как вы сами понимаете, к ним еще придется вернуться.

Черненко вскоре ушел в мир иной, а сменивший его Горбачев не был настроен повышать пенсии бывшим членам политбюро.

Шелепин трудно жил последние годы, нуждался. Жалел, что, работая в КГБ, отказался от генеральского звания. Генеральская пенсия бы пригодилась, особенно когда началась безумная инфляция и рубль обесценился.

Незадолго до смерти, в девяносто втором году, он в последний раз поехал в родные рая, в Воронеж, на семидесятилетие брата Георгия. Александр Николаевич нашел дом, в котором вырос. Хотел зайти, да новые хозяева даже на порог не пустили. Они уже забыли, кто такой Шелепин. А напомнить он не решился.

Всю жизнь он был застенчивым человеком, не в делах, а в личной жизни. Это даже трудно себе представить: с юности в центре внимания, в президиумах, на трибуне, в окружении множества людей — и застенчивый, скромный и даже смущающийся. Александру Николаевичу было не по себе, когда его узнавали на улицах, подходили поговорить.

Валерий Харазов:

— Он стеснялся, уходил от разговоров. Он прихрамывал к концу жизни, и у него плохо было с сердцем. Он умер от сердечного приступа. Позвонил мне из больницы: «Все хорошо, выписываюсь». Я обрадовался, а он через два дня умер.

Это произошло в октябре девяносто четвертого года.

Похоронили Александра Николаевича Шелепина на Новодевичьем кладбище. Не в память о его прошлых заслугах, а потому, что там была могила отца.

В конце жизни Николай Георгиевич Шелепин тяжело болел, в шестьдесят седьмом году приехал в Москву лечиться и здесь скончался. Член политбюро Шелепин похоронил отца на Новодевичьем кладбище.

Сам Александр Николаевич завещал его кремировать и похоронить в могиле отца. Так и сделали. Урну с прахом положили в отцовскую могилу. Памятник у отца и сына один. А мать Шелепина осталась в Воронеже со средним сыном. Там они оба и похоронены, тоже рядом, на Коминтерновском кладбище.

Советская система показала, что если человек сопротивляется аппарату, то найдутся жернова, которые любого сотрут в порошок. К концу жизни Александр Николаевич Шелепин стал другим человеком, сильно изменился.

Владимир Ефимович Семичастный пережил Шелепина на семь лет. Он умер двенадцатого января две тысячи первого года от инсульта. Всего трех дней не дожил до своего семидесятилетия.

В те годы я каждый вечер в главном выпуске новостей телекомпании ТВЦ выступал с комментарием к главному событию дня. Новости тогда начинались в восемь вечера. Я узнал о смерти Семичастного за пятнадцати минут до эфира — когда мне позвонил Николай Григорьевич Егорычев.

Я уже был загримирован и должен был идти в студию.

Тему комментария я давно определил и набросал текст. Телесуфлером я никогда не пользовался, а текст клал перед собой — на всякий случай… Пока шел в студию, решил, что просто обязан сказать последнее слово о Семичастном, Шелепине, их поколении. Выбросил готовый текст в урну.

У меня было ровно пять минут в эфире. Смотреть на часы, когда выступаешь, неудобно. Попросил оператора, когда останется тридцать секунд до конца, махнуть мне рукой, чтобы я знал: пора завершать.

Я говорил о том, что ушел из жизни человек, сыгравший важнейшую роль в политической истории нашей страны. Я не был единомышленником Семичастного, но с уважением относился к нему, потому что у него были свои взгляды. И он им не изменил. Он был мужественным и смелым человеком. И еще я напомнил, что когда они с Шелепиным возглавляли КГБ, то в стране было меньше всего политзаключенных.

Пять минут — небольшое время. И я понял, что должен написать книгу о Шелепине, его друзьях и противниках и вообще о той эпохе…