Миддлхэмский замок был домом графа Уорика, a до него – домом его отца. Замок этот являлся самым сердцем клана Невиллов, и именно поэтому Ричард взял его себе после того, как земное жилье стало ненужным его братцу Джорджу. Несколько лет собственной юности Ричарда прошло в Миддлхэме, и с замком было связано немало счастливых воспоминаний. Здесь родился его сын – в ту пору, когда его брак был счастливым и полным смеха. Более северный, чем Йорк, Миддлхэм зимой мог действительно показаться унылым местом, но когда возвращалась весна, здесь было где побродить по зеленым полям, в садах и возле ручьев, в этом райском саду посреди долин.

Одеваясь, Ричард подумал, что прошел почти целый год с тех пор, как он стал королем. Горячая утренняя ванна возле натопленного камина с каждым прошедшим днем становилась все более и более обязательной частью его повседневного быта. Он старательно выдерживал свой повседневный ритуал, так что в любой момент мог заметить даже малое отступление от повседневного обихода. Его спина и плечи превратились в какую-то гребенку. В сырые дни он ощущал, как крутит его кости.

Иногда король просыпался во тьме, ощутив острую боль, свидетельствующую, что в теле его что-то сломалось. Боль утихала, и он снова погружался в дремоту, однако подобные приступы случались теперь все чаще и чаще.

Ричард шипел от боли, когда необдуманное движение рождало приступ, пронзавший его торс так, что он начинал задыхаться. Гнев помогал, однако рычать и ругаться лучше было наедине. Он был вынужден поворачиваться к миру другой стороной своего лица и запускать латную перчатку в дальний угол мог, только оказавшись уже в одиночестве.

Оставив незавязанными тесемки исподней рубахи, король вышел на солнце. Там его ожидал доспех, перехваченный ремнями и привязанный к железному столбу высотой в рослого человека. Ричард бросил на манекен злобный взгляд. Он занимался с ним всякий раз, когда был в состоянии это сделать. Каждый нанесенный удар пронзал болью все его тело, обжигая своим уколом спину и плечи.

Тем не менее он нуждался в таких упражнениях, потому что они наделяли его силой, когда подсыхал пот и слуги умащали маслом его мышцы, словно какому-то римскому сенатору, разминая их движениями стригилей, медных и вырезанных из слоновой кости. При желании король мог бы раздавить в рукопожатии любую ладонь. Кто-кто, а он не мог позволить себе слабости.

Ричард стоял перед панцирем, прикидывая взглядом его сильные и слабые места, определяя, куда следует бить. Конечно, истинную проверку дает только поле боя, на котором враг двигается и отражает твои удары. Тем не менее полезно знать слабые места панцирей, знать, куда можно нанести укол… под занесенную руку, к примеру.

Сенешаль Миддлхэмского замка молча подал Ричарду меч, держа ножны рукоятью вперед, чтобы король мог достать оружие. После этого старик почтительно отступил в сторону, хотя Ричард знал, что он будет наблюдать за каждым ударом.

– Ступайте в дом, сэр. Сегодня я хочу побыть в одиночестве, – внезапно заявил он.

Сенешаль поклонился и немедленно оправился прочь, так что Ричард получил возможность без свидетелей медленно повернуться на месте, бросить взгляд на деревянный балкончик над головой и на открытую площадку внизу. Никто не смотрел на него сверху, никто не прятался в тени, глядя оттуда на него. Он остался один – и вдруг понял, что не может дышать.

Разорвав на груди рубаху почти пополам, король кинул ее на землю, а потом отбросил подальше ногой. Обнажившись до пояса, он обычно терял ощущение опоры, как будто лишался поддержки. Однако в тот день его что-то стискивало, он задыхался. Перед его внутренним взором предстала комната на верхнем этаже, в которой лежал его сын. Принц Уэльский беспрерывно кашлял, легкие его наполняла кровь и темная флегма.

Ричард обернулся к манекену – железный рыцарь коряво, с насмешкой, стоял перед ним. Монарх шагнул вперед и осыпал его градом ударов: сперва три налево, потом три направо. Каждый из них заставлял его шипеть от боли, но он не сдавался. Ему уже казалось, что кто-то воткнул в его кости горящую ветвь, и он был рад этой боли, сказав себе в колючем поту, что, если только сумеет вынести эту муку, сын его, может быть, будет жив, когда он войдет в дом. Что уймется жар, что горшок под его кроватью, полный красной жидкости, больше похожей на кровь, чем на мочу, сам собой превратится в сосуд, полный обыкновенной здоровой желтой урины.

Король кольнул манекен, хотя броня отразила его выпад. Он сделал еще один укол, и еще, и еще, потом ударил под ключицу, потом обратным движением по закрытому металлом горлу… И тут же ругнулся сквозь зубы: что-то помешало его движению, и удар пришелся на дюйм в стороне от того места, куда должен был угодить. Такое подчас случалось, и монарх не мог заранее предсказать, когда с ним приключится это болезненное шевеление костей. Вот и теперь вместо того, чтобы пронзить горло манекена, удар пришелся на его шлем, разбив застежку забрала. «Ничего, в бою после такого мой противник уже залился бы кровью», – подумал Ричард. Он сохранял прежнюю силу, он сохранял быстроту.

Жена его сидела возле маленького Неда в той комнате наверху, обтирая грудь и руки своего сына. За последние месяцы ребенок невероятно исхудал. Охваченный горем Ричард молча следил за тем, как она широкими кругами омывала его уже холодевшую под пальцами плоть.

Вернувшись во двор, обливаясь слезами, он продолжил свой ратный труд: развернулся на месте и обрушил клинок на другой шарнир, так что забрало отлетело на землю, оставив открытой темную пустоту. Король немедленно вонзил в нее свой клинок, желая убивать, желая покончить с той болью, которая жгла огнем его глаза, пронзала его спину такой мукой, что невозможно было дышать.

Ему уже казалось, что сломалось одно из его ребер и осколок кости с каждым новым вздохом все глубже вонзается ему в легкое. Задыхаясь, в слезах, Ричард остановился, ощущая, как струйки пота стекают по его телу.

Анна, похоже, не услышала его, когда он попытался увести ее от тела сына. Она сидела бледная, как труп, едва ли не бледней умершего ребенка. Его родного, единственного мальчика, которого он любил больше всего на свете. Мальчика, который лазал на росшую неподалеку иву и раскачивался на ее ветвях. Было несправедливо, что такой шумный и веселый ребенок теперь лежит, холодный и безмолвный, в своей комнате под негромкий кашель своей матери.

В десять лет неправильно умирать. Лучше, когда они уходят в младенчестве, всегда говорила мать Ричарда, пока еще не стали чем-то более важным, чем имя и куксящаяся физиономия. Но когда с детьми связаны прожитые годы, когда ты тысячу вечеров говорил с ними, тысячу раз носил на своих плечах… Злая зима воцарялась в сердце Ричарда посреди окружавшей его весны.

Надо сходить еще раз глянуть на мальчика, сказал он себе. Впрочем, Анна сначала должна прибрать его. Там, наверху, король смотрел на нее, не зная, что делать с ее горем, – она не плакала, но и не уходила. Он заметил в ее руке скомканный платок и большое алое пятно на нем.

Ричард с размаху рубанул по манекену, целя ему в горло, и на этот, второй раз угодил более точно. Лопнули сочленения, и теперь в сторону отлетел уже шлем, крутясь и стуча по камням. Монарх посмотрел на груду привязанного к столбу мятого металла, и боевой дух оставил его: исчез враг, исчезла опасность. Перед ним был всего лишь старый доспех, а сам он устал, и ему было больно, так больно, что он готов был выть, покуда хватит дыхания. Отбросив меч в сторону, Ричард упал на колени, уставившись в пыль. Какое-то время он думал, что попросит Анну подарить ему нового ребенка, однако теперь наконец понял, что его жена не проживет достаточно долго для того, чтобы просто выносить дитя. Скоро он останется в одиночестве. Братья его ушли. Скоро не будет жены, как нет уже сыновей и дочерей. Рядом с ним не будет никого во все пустые предстоящие ему годы правления.