когда послов уже вытащили из юрты. – Разрушить и сжечь их палатку!.. А их самих казнить!..

На этой высокой и угрожающей ноте закончился приём послов у кагана. Все его ближние советники разошлись по своим юртам.

На следующий день его советники уговорили кагана не делать задуманное.

– Повелитель, их надо посадить в тюрьму, пускай посидят, затем отпустить. Сейчас нам не нужна война с императором.

Каган согласился на это, остыв после вчерашней вспышки гнева.

* * *

На следующий год Маврикий назначил Эльпидия снова послом к аварам с той же самой целью, с какой ходил он год назад с Коментиолом.

Каган не стал тянуть встречу с послом: принял его сразу же, как только он появился в его городке.

– С чем пожаловал, сенатор? – грубо и прямо спросил каган его, когда посла ввели к нему в юрту его телохранители, фули, и усадили напротив очага, подле которого сидели рядом с каганом его ближние, тудуны и тарханы.

– Всемилостивейший каган, ты просил императора увеличить выдаваемую тебе сумму на двадцать тысяч золотых! Не так ли?.. Вот с этой целью и направил меня Маврикий к тебе. И если у тебя ещё не пропала нужда в этой сделке, то император предлагает оформить договор о мире и записать, какую сумму будет выплачивать он ежегодно тебе!

Каган что-то проворчал.

– Вот так сразу и надо было делать, – услужливо перевёл его слова толмач, с которым приехал сенатор.

– Хорошо! – сказал сенатор. – Тогда для переговоров о мире и заключения договора о платежах отправь со мной посла к императору!..

Угощая сенатора и своих ближних советников, каган после выпитой араки разболтался, стал говорить, что он союзник императору, хороший друг. И пускай император не обижается на него за то, что он заковал в цепи его посла Коментиола.

– Слишком длинный язык у того, слишком!.. Но и умно, складно говорит!.. И передай императору: пусть подарит его мне… У кагана мало таких, очень мало!

В Константинополе, у императора, оформление документов прошло без проволочек.

Только в конце, когда подписывали соглашение о дополнительной выплате ежегодно двадцати тысяч золотых, Таргитий сказал:

– Если же по какой-нибудь небрежности не будут выплачиваться эти двадцать тысяч, то снова будет война!.. Это условие кагана Баяна!..

Маврикий смолчал, проглотил это наглое заявление пришлого ордынского кагана.

Но он успокоился быстро. Его мысли сейчас были о другом, о более приятном. Сегодня вечером у него должны были собраться несколько историков, начинающих поэтов и писателей, которых он слушал с интересом, покровительствовал им, поддерживал наградами. Среди них был и один из его протикторов[159], из числа его придворных гвардейцев-телохранителей. Его приметил он случайно, когда увидел однажды читающим какую-то книгу. Тот стоял на посту охранником у Золотой палаты, Хрисотриклина. И это, чтение на посту, было грубым нарушением устава придворных телохранителей.

Но он закрыл на это глаза, остановился, спросил, что он читает. И тот протянул ему книгу Агафия[160] «О царствовании Юстиниана».

– Нравится? – спросил он этого молодого офицера.

– Да, ваше величество!..

Несколько секунд Маврикий не сводил с него взгляда… Высокий ростом, открытое лицо, большие умные серые глаза, по виду упрямый, но и безвольный в то же время… И это понравилось ему. Он уже знал, что такие способны на многое, если подтолкнуть их на правильный путь.

И он пригласил его заглянуть к нему в рабочий кабинет.

– Подойди хотя бы сегодня вечером. Там соберутся историки, которые занимаются тем, что полезно будет знать и тебе.

– Хорошо, ваше величество! – поклонился офицер ему.

Он пришёл к назначенному времени.

– Менандр! – представил Маврикий его своим гостям. – Придворный гвардеец! Вы его уже видели не раз на посту во входном портике, но не обращали на него внимания.

Здесь оказались молодые люди, примерно такого же возраста, что и Менандр. Но они все были незнакомы для него. И он немного даже растерялся, не зная, как вести себя с ними, но чувствуя, что они не глупы и в чём-то похожи на него самого. А вот что удивило его, так это то, как общался с ними император.

– Синет, египтянин! – представляясь, протянул ему руку молодой человек его же возраста. – Откуда ты, приятель?

– Отсюда, из Византии! – ответил Менандр, пожав ему руку.

– Стало быть, Менандр Византиец! – пошутил Синет.

Менандр не стал возражать против такого прозвища.

Его же новый приятель был здесь уже своим человеком, знал всех, так как вскоре через него Менандр познакомился с остальными собравшимися у императора.

В этот вечер они слушали стихи одного из своих товарищей: стройного, среднего ростом, большеглазого и стеснительного.

Он читал им что-то из Гомера, как догадался Менандр, что затем подтвердил и Маврикий, когда поэт закончил читать.

– Это всё известно, – начал Маврикий, тактично стараясь не смущать чтеца, но и прояснить, что это сказано было давно другим поэтом. – Ты так бы и сообщил, что будешь читать из «Илиады» Гомера… А что у тебя есть своё? Мы собирались месяц назад, я дал задание подготовить что-нибудь для чтения из своих стихов.

И тот, стеснительный, по имени Норик, как он представился, стушевался, что-то пробормотал, краснея, и сознался, что ничего нового у него нет.

– Тогда бы прочитал старые свои стихи, которые мы уже слушали, но давно, – всё так же тактично посоветовал ему Маврикий.

И Менандр понял, что так император подталкивал всех собравшихся сейчас у него на то, чтобы занимались постоянно, ежедневно, даже если что-то и не получается сразу, сверх ожидаемого результата, быстрого, но не интересного и не поучительного… И это он взял на заметку для себя на будущее, как девиз к творчеству, к деятельности…

После поэта они слушали историка: он зачитал несколько страниц из истории Фукидида.

– Пелопоннесская война – яркое явление в истории Греции, – согласился с ним Маврикий, когда историк замолчал. – Фукидид родом фракиец! Можно сказать, наш соотечественник! – с пафосом продолжил он. – Но это же сказано и у другого историка, у Ксенофонта!.. Я уже не говорю о римском историке Таците! Среди его друзей был Плиний Младший! А друзья, как известно, хорошо оттеняют самого автора!.. Скажи, кто твои друзья, и я скажу, кто ты!.. Старая истина, в ней вековая мудрость!..

Он замолчал, заметив, что его молодые собеседники, над которыми он невольно взял попечительство, молча взирают ему в рот, ловят каждое его слово… А это, он считал, убивает у них самостоятельное мышление…

В этот раз выступал со своими стихами ещё один из поэтов.

Менандр, даже он, ещё школяр, каким считал он себя, не стал особо прислушиваться