разгромлено Евгением Савойским. Дмитрий Кантемир, тоже участвовавший в том походе, едва избежал плена или гибели.

Московское войско царя Петра изгнало осман из устья Дона и взяло Азовскую крепость... Султан уступает Австрии Хорватию, Трансильванию, Словению, часть Венгрии... Польша овладевает частью Украины с крепостью Каменец... Венеция вырывает из турецких когтей Далматию и Морею... Подданные же пресветлого падишаха думают лишь о том, как бы погубить друг друга клеветой или прирезать. Забыли о долге, чести, даже о том, что на небе есть Аллах. Не могут насытиться богатствами, золотом, роскошью.

Кантемир прошел в глубину комнаты. Снял со стены тамбур, провел пальцами по струнам. Душа не знает лучшего утешения, чем песня.

Явился капитан Георгицэ:

— Государь, у лестницы ожидаетИбрагим-эффенди. Спрашивает, благоволишь ли его принять.

— Проси. Да принеси нам трубки.

Ибрагим-эффенди вошел скорым шагом. На нем был богатый наряд и белая чалма. Теперь он был мало похож на разъяренного громилу, который неделю назад ворвался сюда, чтобы убить Хасана Али, астронома. На губах его играла приветливая улыбка, в глазах вспыхивали веселые огоньки.

— Здрав будь, бей-заде Дмитрий! Не ждал?

— Спасибо на добром слове, Ибрагим-эффенди. Как не ждать? Была у меня мысль, что ты непременно придешь.

Ибрагим-эффенди развалился в кресле, из которого не так давно вытащил Хасана Али, принял из рук капитана Георгица трубку и с жадностью затянулся.

Кантемир повесил на место тамбур. Смерил взором, словно из отдаления, тяжкое тело гостя. Ибрагим-эффенди убил его любимого друга и учителя. Ибрагим-эффенди не задумываясь сгубил бы его самого, если увидел бы в том пользу для себя. Нужна осторожность: племяннику великого визиря Балтаджи Мехмеда-паши дано право беспрепятственного входа в сераль, у него много богатых и влиятельных друзей. Он же, сын молдавского князя, может лишь проглотить свой гнев, как булавку, улыбаясь тому, кто заслуживал только топора или петли. Придется даже вести с ним торг...

— Сердишься на меня еще? — прямо спросил Ибрагим-эффенди.

Кантемир ответил холодным взглядом. Молвил негромко:

— Александр Македонский, великий царь, как-то сказал: «Будь проклят тот, кто посадит за свой стол татя, убившего человека, блудницу, осквернившую дом, и предателя, выдавшего врагу крепость».

Лицо турка потемнело. Ибрагим-эффенди, однако, с прежним достоинством погладил свою черную бороду.

— Не надо сердиться, бей-заде Дмитрий, — проговорил он, — Таков уж нынче мир. Не съем я тебя сегодня — завтра съешь ты меня. Так было, так есть и так пребудет во веки веков.

— Не ведал, что ты философ.

— А я и не собираюсь им быть, бей-заде. Я солдат пресветлого султана. Порой, однако, пытаюсь тоже, в меру скромных сил, судить о назначении сущего...

— Мир полон зла, Ибрагим-эффенди, в этом ты прав. Это я не раз чувствовал на себе. Когда угодил я безвинно в темницу стамбульских бостанджиев[38], брат Антиох не явил ко мне жалости, не вынул из мошны и малой монетки, чтобы меня выкупить, ибо держал тогда в руке скипетр Земли Молдавской и боялся его утратить. Нашлись, однако, добрые люди, которые извлекли меня оттуда и защитили. Так что не весь мир плох, Ибрагим-эффенди. Из этого же следует, что и злу не вечно жить среди людей.

— Вот как? Неужто твоя философия сулит миру то, о чем не может возмечтать ни одно из творений Аллаха?

— Я не пытаюсь пророчествовать, Ибрагим-эффенди. Это подсказывает сама логика мира. Ибо разум и опыт минувших тысячелетий учат нас, что все, что развивается и образует собой отдельные предметы, должно появляться и исчезать, изменяться и перевоплощаться, рождаться и умирать, другими словами — имеет определенный предел. Только божественная мудрость способна все пережить. А из смерти и разложения одного происходит зарождение другого.

— И к тем отдельным предметам, по-твоему, принадлежат также царства мира?

— Конечно, и они.

— Значит, бей-заде Дмитрий, логические рассуждения приводят тебя к мысли о том, что Оттоманскую империю тоже ждет конец?

Кантемир отвечал не колеблясь:

— Не только Оттоманская, но и все прочие империи и монархии в свое время погибнут. И из их гибели родятся другие более праведные и могучие. А с новыми монархиями — и новые люди.

Ибрагим-эффенди оставил кресло и прошелся по комнате, разминая свое крупное тело.

— Оставь философию... Другие монархии, другие люди сумеют договориться в свое время о своих делах... Какое нам нынче до них дело? Ты обещал мне кошелечек за доброе слово. Не забыл еще?

— Он тебя ждет, Ибрагим-эффенди.

— И ты уже на меня не сердишься?

— Деньги не знают, что значит сердиться.

— Умно сказано, бей-заде Дмитрий. Сердце в груди воина должно быть твердым.

Ибрагим-эффенди взвесил на ладони поданный князем мешочек с золотом. Затем сунул его за пазуху.

— Слушаю, — с бьющимся сердцем коротко напомнил Кантемир.

— Близится гроза, бей-заде Дмитрий. Московскому царю захотелось померяться с нами силой.

— Это мне известно.

— Поэтому пресветлый султан созвал своих верных — Девлет Гирея, крымского хана, и Кара-Мехмеда, бендерского пашу. И Девлет-Гирей посоветовал без колебаний слать войско против москалей, ибо лишь похвальбою они сильны. И еще сказал Девлет-Гирей, что дождется, пока укрепится на реках лед, а тогда пойдет в набег вверх по Дону, до самого Харькова и Воронежа, пробьется негаданно к московским судам и сожжет их. Одновременно с ханом, с другой стороны, на Немиров ударит войско буджакского калги-султана[39]. Кара-Мехмед между тем приготовит все, что нужно, для приема армии пресветлого падишаха.

— А иные державы?

— К порогу справедливости прибыл вестник от шведского короля Карла, по имени Понятовский. И передал, что вся надежда его господина — на силу осман, что он поднимается с ними, дабы уничтожить москалей. Английский же посол уверил падишаха, что в интересах его державы — утеснение Москвы, выживающей британцев с берегов Балтики.

— А Молдавия? Маврокордат? — спросил с нетерпением Кантемир.

— Николай Маврокордат, ныне правящий Землей Молдавской господарь, родом грек, и подданными своими потому нелюбим, в ратных же делах смыслит плохо. Пресветлый султан посмотрел на Девлет-Гирея, Девлет-Гирей — на меня, ибо я нынче у него — правая рука. И вместе мы дерзнули подать превеликому совет — не найти-де господаря, более верного и в