После обработки населения пропагандистской канонадой в течение трех-четырех недель вышло сообщение, что Гитлер решил создать Volkssturm, то есть отряды народного ополчения. И снова выполнять решение фюрера поручили Геббельсу[113]. Он выпустил декрет, согласно которому каждый мужчина в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет автоматически становился членом фольксштурма. Формированием новых частей занимались партийные функционеры, которым было приказано ежедневной муштрой по сокращенной программе подготовить эрзац– бойцов. Вместо формы ополченцам выдавали нарукавные повязки с надписью «Фольксштурм».

В каждом населенном пункте, независимо от численности его населения, появились призывные пункты. Они открывались в помещениях пустующих складов, в ратушах или в зданиях городских судов, в театрах или магазинах. У их дверей выстраивались длинные очереди из стариков, инвалидов, недужных хронических больных; среди «добровольцев» встречались почти дети. Принимали всех без разбору: предполагалось, что каждый будет считать своим долгом внести свой вклад в общую победу. Увы, «встать и пойти на бой» народу мешало чувство обреченности, единодушного отклика призыв не нашел нигде, за исключением, пожалуй, среды подростков. Геббельс тщетно пытался воодушевить людей, рассылая указания своим пропагандистам в округах и требуя от них цитировать при каждом удобном случае Фридриха Великого, Бисмарка, Гитлера и его самого, Геббельса. Но общий тон его директив был довольно унылым, в них проскальзывали нотки бесконечной усталости – даже Геббельсу недоставало прежнего огня, который вспыхнул в нем всего в нескольких случаях.

Одним из таких случаев было приведение к присяге десяти тысяч фольксштурмовцев. Геббельс лично входил во все детали церемонии, которая должна была состояться на площади перед зданием министерства пропаганды. Он проверил все, вплоть до декорации порталов и расположения микрофонов. Он собирался выступить с речью с балкона. В последнюю минуту выяснилось, что на торжество пожалуют почетные гости. Некоторым из них отвели место на том же балконе у него за спиной, так что им не составляло бы труда заглядывать через его плечо в заранее приготовленный текст речи. Геббельс отложил рукопись в сторону и начал импровизировать. Чем больше он говорил, тем большее возбуждение охватывало его; оно было искренним, а потому легко передалось толпе. Слушатели были глубоко тронуты его словами. Когда Геббельс вернулся в свой кабинет, гости стали ему аплодировать, но он остановил их усталым жестом. Через пять минут он снова сидел за столом, пытаясь справиться с нескончаемым потоком бумаг.

В то время как Геббельс прилагал отчаянные усилия, чтобы подбодрить упавшее духом население, в печати появился очерк, подписанный безымянным фронтовым корреспондентом. Заметка произвела эффект разорвавшейся бомбы. Там, в частности, были такие слова: «Мы отступаем на всех фронтах, половина Германии лежит в руинах, казалось бы, наши дела идут хуже некуда, но тем не менее мы выиграем войну через два месяца». Очерк произвел сенсацию, все немецкие газеты его перепечатали, поползли слухи, что за автором статьи стоит правительство, что вскоре произойдет нечто исключительное, что события, наконец, примут иной оборот.

Редакторы газет поспешили в министерство пропаганды за долнительными сведениями. Их встретил растерянный чиновник не самого высокого ранга, в отчаянии разводивший руками. Он уверял, что нашумевший очерк – всего лишь очередная корреспонденция одного из военных журналистов и что его автору известно ничуть не больше, а то и меньше, чем другим. Он умолял редакторов не раздувать заурядную историю. Но никто из редакторов ему не поверил. Все по-прежнему считали, что на самом деле за очерком кроется гораздо большее, чем это хочет признать министерство пропаганды. На неделю всю Германию захлестнула волна оптимизма, но, видимо, на этот раз Геббельс действительно был ни при чем.

Люди больше не верили тому, что говорил им Геббельс. Лозунг «возмездия» находил совершенно обратный отклик в их душах. Что пользы немцам в том, что полЛондона лежит в руинах, если английские самолеты днем и ночью беспрепятственно пересекают Ла-Манш и бомбят города Германии? Так же как и в первое время после установления гитлеровского режима, в народе стали ходить многочисленные анекдоты о Геббельсе, которые не оставляли сомнений в том, как люди относятся и к нему самому, и к его пропаганде.

Так, например, был анекдот о том, как Геббельс умирает и в сопровождении святого Петра направляется в рай. По пути туда он видит в стороне дверь с броской вывеской «Ад». Не в силах сдержать любопытство, он открывает дверь, заглядывает и видит толпу миленьких девиц. Геббельс чешет затылок, недолго думает и говорит святому Петру: «Мне на земле от врагов житья не было, так что я, пожалуй, лучше останусь здесь». Не успел святой Петр переступить через порог, как на Геббельса набросились черти с гнусными ухмыляющимися рожами. «Стойте! – кричит Геббельс. – А где же красотки?» А черти с хохотом отвечают ему: «Это была пропаганда!»

Рассказывали и другой анекдот. В Берлине проходит парад в честь победы. Рузвельт, Сталин и Черчилль стоят на высокой трибуне, а перед ними проходят победоносные войска. Неожиданно в полу открывается люк, оттуда высовывается Геббельс и говорит: «Все равно войну выиграли мы».

Вот еще. Гитлер, Геринг и Геббельс стоят у окна рейхсканцелярии и смотрят, как в Берлин торжественным маршем входят войска союзников. Геббельс радостно говорит: «Теперь от возмездия им не уйти!» Остальные смотрят на него как на сумасшедшего, а Геббельс объясняет: «А где же они теперь будут жить?»

Но люди не ограничивались одними анекдотами, министерство пропаганды просило их присылать свои отклики на тотальную мобилизацию. Письма шли потоком. Вот один из характерных образцов: «Мы хотели бы, чтобы вы нам кое-что объяснили, а то мы многого не понимаем. Когда союзники захватили Сицилию, вы говорили, что виной всему предатель Бадольо. Кто же теперь виноват, что они высадились во Франции? Где ваш неприступный Атлантический вал? Где минные заграждения? Где пушки, самолеты, крейсеры и другое вооружение для нашей обороны, которое вы взахлеб расхваливали в газетах и выпусках военной хроники? Будь наша оборона хоть вполовину такой мощной, как вы болтали, неужели союзникам удалось бы высадить десант и закрепиться в Европе? Что скажете, господин министр национального оболванивания? А теперь, вместо того чтобы избавить нас от бойни, пока мы все не оказались на том свете, вы еще что– то бубните о победе. Чего доброго, с вас достанет пойти к последнему живому немцу, у которого осталось добра штаны на теле и развалины от дома, и попросить его сделать еще больший вклад в дело победы. Будьте вы прокляты, болтун и лжец, карлик с манией величия».

Авторы других писем выражались короче и энергичнее: «Вы все мерзавцы, вам место на фронте! И ты, косолапый, тоже катись с ними! На виселицу вас всех, чтоб вас черти взяли!» Фольксштурмовцы угрожали ворваться в бомбоубежище Геббельса и с пользой для народа применить выданное им оружие. Дважды в неделю Геббельсу готовили отчет с выдержками из подобных писем. Читая его, он сохранял внешнее спокойствие; если брань людей и бесила его, то он, конечно, предпочитал не выказывать своих чувств. Однако охрана у входа в министерство и в коридоре, ведущем к канцелярии Геббельса, была усилена.