Вражеские войска подошли к Ахену. Жители упорно сопротивлялись, но все-таки были вынуждены сдать город. Геббельс попытался воспламенить всю нацию примером Ахена. В то же время он категорически запретил прессе называть Ахен «германским Сталинградом». Во-первых, одно только слово «Сталинград» вызывало у немцев ужас, а во-вторых, сравнение хромало: Сталинград так и не достался врагу.

Во всяком случае, Ахену судьбой было предназначено стать сигналом для перехода к тактике выжженной земли – так гласил приказ, полученный Геббельсом. Всякий клочок земли, которому угрожала опасность попасть в руки неприятеля, надлежало очистить от всего мало-мальски ценного. Но германские промышленники, когда-то помогавшие Гитлеру захватить власть, отнюдь не пришли в восторг, когда им предложили принести в жертву их фабрики, заводы и угольные шахты. Они засыпали Геббельса отчаянными письмами с возражениями и мольбами остановить бессмысленное разрушение. Было совершенно очевидно, что они намеревались по-прежнему жить и по-прежнему процветать даже после разгрома нацизма. Рабочие также отказывались взрывать заводы и затоплять шахты. Гауляйтеры, на которых Геббельс возложил ответственность за осуществление тактики выжженной земли, часто возвращались ни с чем и докладывали о неповиновении. Впервые дала себя знать оголенность тыла: обуздать непокорных не было сил.

Оставалось только снова прибегнуть к убеждению. С этой целью Геббельс неоднократно выезжал на линию фронта, которая уже находилась в опасной близости к Германии. Он беседовал с офицерами и солдатами, с пропагандистами и рабочими. Когда было возможно, он предпочитал поезд и только в крайних случаях садился в самолет или в автомобиль. В отличие от Геринга или Гиммлера он не требовал себе особый состав, а довольствовался отдельным вагоном. Вагон состоял из гостиной немногим меньше десяти метров в длину, обрудованной столом, креслами, аппаратурой звукозаписи и радиоприемником, рядом располагалась несколько меньшая спальня министра и ванная комната, крошечная спальня доктора Наумана и несколько купе для сопровождавших его сотрудников. Во время поездок в свободное время Геббельс диктовал записи для своего дневника, и даже его опытному стенографисту приходилось нелегко, когда вагон качало на скорости сто километров в час. Иногда он набрасывал план речи, которую намеревался произнести на следующий день, или вместе с остальными разгадывал шарады. При этом он радовался как ребенок, когда первым находил все ответы и обыгрывал своих спутников.

После таких поездок по стране с ним нередко случались приступы мизантропии. Все больше времени он проводил в Ланке, где уединялся в небольшом коттедже, спрятанном в глубине леса. Здесь, в полной тишине, он погружался в чтение и в размышления. Он отказывался покидать свое убежище, даже когда наступало время обеда: он говорил, что ему стало невыносимо общество людей, которые напоминают ему о войне. Порой он появлялся в министерстве только через три-четыре дня после возвращения из очередного путешествия.

Он чувствовал себя больным, и его терзал страх, что он болен раком. Доктора обследовали его, но не обнаружили никаких признаков страшной болезни. Его недомогание единственно заключалось в язве желудка, что, в свою очередь, врачи объясняли нервным состоянием министра. Другие медики сказали Геббельсу, что его повышенная раздражительность вызвана чрезмерным курением. Он решил бросить курить и перешел на драже, которое обычно рекомендуют сосать при простудных заболеваниях горла. Через два-три дня пилюли надоели ему. Кстати, пока он воздерживался от табака, ему невозможно было угодить, он вспыхивал по пустякам и выходил из себя, так что его сотрудники вздохнули с облегчением, когда он вернулся к своей дурной привычке не выпускать сигарету изо рта.

Нетрудно догадаться, какого рода мысли одолевали Геббельса, когда он уединялся в Ланке. В свое время он присоединился к нацистскому движению, и оно принесло ему славу и благополучие. Но ему не хватило дальновидности предугадать, к каким последствиям приведет такая жесткая форма правления – к мятежам, противостоянию и даже к войне. Где-то в прошлом крылась ошибка в расчетах, в какой-то определенный момент Гитлер зашел слишком далеко, а теперь уже было невозможно вернуться и все исправить. Один промах повлек за собой другой, а вслед за ними потянулся целый ряд ошибок, пока положение не стало непоправимым. Как ученик чародея, Геббельс не смог справиться с духами, которых Гитлер (и сам Геббельс тоже) вызвал в наш мир. Знай он десять лет тому назад, какая судьба постигнет Германию в 1944 году и что все страны объединятся в борьбе против нее, он оставил бы нацистское движение. Но он никому не мог признаться в своих сокровенных мыслях и опасениях. К тому же долг повелевал ему пресекать подобную ересь в других. В этом плане весьма показателен случай с группенфюрером СС Мюллером, произошедший в начале 1945 года. Мюллеру поручили выяснить обстановку на западном фронте, и тот подготовил отчет, в котором положение представлялось практически безнадежным. Геббельс охарактеризовал отчет как «пораженческий». «Мюллер уже не тот, каким был раньше. Не сомневаюсь, что офицеры вермахта вряд ли согласятся с ним», – добавил он. Позже, когда Мюллер явился к Геббельсу, чтобы доложить результаты более тщательного анализа, Геббельс нарочито делал вид, что не замечает его, занимался другими делами и даже оборвал группенфюрера, когда тот все же попытался изложить свое мнение.

Когда другие сотрудники осмеливались говорить о возможном поражении Германии или докладывали о том, что население деморализовано, Геббельс приходил в ярость, обвинял их в пораженчестве и грозил послать на фронт. В такие минуты он кричал так громко, что его голос доносился из-за нескольких плотно закрытых дверей, и его адъютанты и помощники старались не попадаться ему на глаза. Успокоившись, он говорил, оправдываясь: «Сами понимаете, когда человек находится на грани нервного срыва, а ему под ноги лезет собака, он дает ей в сердцах такого пинка, что она летит кубарем».

И все сотрудники знали, что в незавидной роли собаки может оказаться любой из них.

Жена одного из его коллег по министерству как-то доверительно рассказала ему, что многие из ее знакомых офицеров используют любые предлоги, лишь бы не оказаться на восточном фронте. Геббельс потребовал, чтобы она назвала их имена, – он тут же захотел примерно наказать дезертиров. Потребовалось все влияние Магды, чтобы предотвратить страшные последствия наивной дамской болтливости.

После Геринга козлом отпущения номер два для Геббельса был Риббентроп. «Сегодня я беседовал с фюрером и снова уговаривал его отстранить Риббентропа, но он снова отказался», – говорил Геббельс в сентябре 1944 года. Снова… Как министр иностранных дел Риббентроп окончательно себя скомпрометировал. Выяснилось, что его первоначальные успехи в международной политике были всего лишь продолжением военных успехов Германии. Когда за ним уже не стояла несокрушимая империя, с ним перестали считаться.

Как свидетельствует Якобс, Геббельс однажды попросил Гитлера доверить ему руководство министерством иностранных дел. Вряд ли допустимо думать, что Геббельсом двигало исключительно честолюбие; какую славу он мог снискать себе как дипломат в 1944 году?