О приступах ярости и мизантропии, случавшихся с Геббельсом, было известно только самым близким его сотрудникам. В их присутствии он позволял себе расслабиться. Но на публике он вел себя как и прежде: с привычной для окружающих сдержанностью и спокойствием. Он безупречно одевался и пользовался дорогим одеколоном с тонким ароматом. Любой случайный гость, попавший волею судьбы в его дом, уносил впечатление, что в стране царят мир и благоденствие. Малейшая царапина от осколка бомбы немедленно убиралась, разбитые стекла заменялись новыми. Когда из строя выходил водопровод, Геббельс диктовал для дневника, что теперь он тоже пострадал от бомбежки. Мелкое неудобство в его описании становилось едва ли не трагедией – он возмущался тем, что впервые у него нет горячей воды для бритья.

29 октября 1944 года, в день рождения Геббельса, позвонил Гитлер. Фюрер коротко поговорил с ним, а потом попросил к телефону Магду. Фрау Геббельс чуть не плакала от радости, когда положила трубку. Гитлер сообщил ей, что вскоре в ходе войны наступит решительный поворот[114]. На Рождество немцам была обещана великая победа.

Так впервые Геббельс узнал, что германская армия планирует наступательную операцию в Арденнах.

Разброд и смятение в умах после высадки союзников в Европе и покушения на Гитлера уже прошли. Благодаря тотальной мобилизации у Гитлера появилась новая армия, хотя ее численность и не достигала миллиона солдат, как обещал Геббельс[115]. Здоровье Гитлера в целом вернулось в норму. Кроме того, погодные условия благоприятствовали контрнаступлению немцев. Превосходство союзников в воздухе сводилось на нет густой облачностью и туманами. К тому же морские порты Ла-Манша все еще были закрыты для навигации, поэтому союзники испытывали серьезный недостаток в горючем, из-за чего их танки и авиация были обречены на бездействие.

Гитлер отбыл в Бад-Наухейм, чтобы оттуда руководить операцией. Оставшийся в Берлине Геббельс почти ничего не знал о планах, разработанных в ставке, а потому тревожился. Кто-то из его сотрудников случайно смахнул со стола Геббельса портрет Гитлера в застекленной рамке. При падении стекло разбилось, и один из осколков вонзился фюреру в левый глаз. Геббельс увидел в этом дурное предзнаменование и ужасно расстроился. Впервые в жизни он испытал потребность обратиться к прорицателям судьбы. Когда-то Гитлер рассказывал о некой женщине, которая предсказала ему весьма радужное будущее. Теперь Геббельс попытался разыскать ее, но она бесследно исчезла.

Поскольку антверпенский порт открылся раньше, чем рассчитывал Гитлер, фюреру волей-неволей пришлось изменить первоначальный план. Теперь, когда у союзников появилась возможность доставлять горючее в необходимых количествах, он не мог рисковать и откладывать операцию. Арденнское наступление началось 16 декабря.

17 декабря, на очередном утреннем совещании, Геббельс впервые объявил о том, что немецкие войска перешли в наступление, а заодно объяснил, почему фюрер так долго хранил молчание: разумеется, это делалось для того, чтобы «усыпить бдительность противника». Геббельс пошел еще дальше. «Четыре недели тому назад я распространил через наших агентов за рубежом слухи о том, что Гитлер умер. Они только подкрепили общее предположение о том, что ему не удастся преодолеть болезнь после покушения», – сказал он.

Тем не менее он по привычке осторожничал и не открывал цели наступления, хотя уже знал их. Официально операция носила название «наступление Рундштедта»[116]. Ее так назвали из предосторожности, чтобы в случае неудачи никто не мог возложить вину за провал на Гитлера.

Три дня спустя Геббельс уже понял, что истинная цель наступления достигнута не будет. Он тотчас же на совещании сообщил, что германская армия и не ставила перед собой цель прорваться к Парижу или овладеть побережьем Ла-Манша, а намеревалась только сковать войска противника и вынудить их отойти с особо опасных участков фронта. По его словам, эта цель была полностью достигнута.

Однако он был настолько расстроен, что не мог скрыть своего разочарования. В беседе с ближайшими сотрудниками он сокрушенно сказал, что Рундштедт «испортил все». Геббельс искренне верил, что гитлеровская армия способна вернуть Париж к Рождеству. Он даже сочинил рождественское послание немецкому народу, в котором поздравлял его с победой. Отрывки из послания он прочитал по меньшей мере двум своим помощникам.

Последовавшие за этим недели подтвердили, что действительно «все было испорчено». 5-я и 6-я танковые армии были разгромлены, так ничего и не добившись[117].

Горечь переполняла Геббельса. «Я долго излечивался от привычки внутренне вытягиваться в струнку перед генералами, – сказал он, когда окончательно осознал, что контрнаступление завершилось неудачей. – Что нам сейчас жизненно необходимо – так это военный гений. Но в этой войне у нас нет ни Мольтке, ни Шлифена, ни Клаузевица. А у нас в лучшем случае есть только военачальники средней руки».

А как же Гитлер? Разве Геббельс не утверждал, что фюрер – величайший военный гений всех времен? С тех пор, казалось, прошла целая вечность, но на самом деле неполных четыре года – уж слишком многое с тех пор изменилось. В начале Арденнского наступления Гитлер торжественно провозгласил: «Если мои «бронированные гренадеры» потерпят поражение, то эти слова станут моими предсмертными словами». Немецкие войска и целые две армии «бронированных гренадеров» потерпели поражение, однако их фюрер не решился совершить то, на что намекал.

Естественно, Геббельс не мог сделать достоянием гласности свое мнение о военном руководстве Германии. Напротив, он написал еще одну статью во славу фюрера, которую должны были поместить в новогоднем номере. Любая статья о Гитлере всегда была для Геббельса беспроигрышным делом. И все же для Геббельса личность Гитлера перестала быть тем, чем она была раньше, теперь фюрер стал для него одной из заурядных тем его пропаганды.

Снова наступило Рождество. Магда нарядила елку, пришел веселый Санта-Клаус, дети и прислуга получили подарки, даже садовнику, французу Жану-Мари, подарили безделушку.