Три мотора поставили на предприятии «Мальзиниоти». Самолеты поднялись в воздух и недалеко от афинского берега среди бела дня на глазах у всех упали в море. Стало ясно, что виновник диверсии находится в Афинах. Тогда-то и вспомнили об Иванове-Шайновиче. Если вначале за его голову назначали премию в полмиллиона драхм, то теперь увеличили до миллиона, а вскоре до двух, затем до пяти миллионов. Наконец усилия гестаповцев увенчались успехом.

Нашелся предатель, позарившийся на такой громадный денежный куш. В октябре сорок второго года грек Ламбринопоулос выдал Юрия. Его схватили и заключили в тюрьму «Аверофф». Началось следствие.

Я слушал Гизелу затаив дыхание. Какие люди живут на свете! Юрий не просто герой. Он герой дважды, трижды, четырежды. Подумать только – четыреста самолетов, корабль, два транспорта, эшелоны, укрепления, подводные лодки! Это под силу не одному, не двум людям, а целому воинскому подразделению. И не всякому! Таким боевым счетом может гордиться, допустим, авиационный полк.

– Открытый процесс в Афинах начался при мне, – продолжала Гизела. – Юрия обвинял наш военный прокурор Стумм. Я сама слышала, как Стумм, обращаясь к Юрию, сказал: "Очень жаль, что вы были не с нами, а против нас".

А уже здесь я узнала, что на рассвете четвертого января Юрия расстреляли.

Это произошло на стрельбище в Кесариани. И вы знаете… в последнюю минуту Юрий сделал попытку к бегству. Его ранили в ногу. Стоять он уже не мог.

Тогда его привязали к доске и расстреляли.

Мы долго молчали, глядя в печь, где догорали поленья. Я думал: "Почему Гизела поведала эту историю именно мне? Что это значит?" И я спросил ее. Она ответила, правда, не сразу:

– Потому, что ваш друг напомнил мне Юрия.

Я не поверил. Гизела, по-моему, тоже понимала, что ответ ее прозвучал неубедительно.

Часы показывали десять. Как быстро пролетело время! Я встал и сказал, что мне пора идти.

Уже в передней, провожая меня, она любезно произнесла:

– Приходите, когда вам захочется. Вечерами я всегда дома. Знаете что?

Нам завтра или послезавтра будут выдавать пасхальные посылки. Там будет, видимо, кое-что хорошее. Закуска разная…

Я заверил Гизелу, что приду непременно, даже если не будет закуски.

Она улыбнулась и подала мне руку.

По сути дела, это был первый по-настоящему весенний день. Дул теплый восточный ветер, солнце палило, таял снег.

Утром недалеко от управы я столкнулся нос к носу с Костей. Под глазом у него сиял огромный багрово-фиолетовый фонарь.

– Где это тебя угораздило?

– После расскажу, долгая история, – деловито ответил он. – Сегодня в семь приходите. Демьян зовет.

Так, не переговорив, мы расстались.

На службе я узнал, что Воскобойников от нас уходит. Ему поручают формирование карательного батальона из бывших советских граждан, ставших изменниками Родины.

О том, что такой батальон уже начал формироваться, мы знали давно.

Знали мы и о том, что вербовка добровольцев в него продвигается очень туго, со скрипом. Пока удалось укомплектовать взвод. Он располагается во дворе полиции и проходит обучение. Бойцы взвода оружия не имеют. Немцы не без оснований раздумывают, вооружать их или нет. Они знают, что винтовки и автоматы можно повернуть куда угодно, даже против хозяев. Не при чем здесь Воскобойников – для меня не совсем ясно. До войны он трудился в системе «Заготскот», в армии не служил, а тут вдруг… военачальник!

Перемещение Воскобойникова отразилось на моей служебной "карьере".

Бургомистр приказал мне принять дела секретаря управы. Я попробовал было заартачиться, но господин Купейкин дал понять, что делается это не без благословений коменданта – майора Гильдмайстера. Я покорился. В конце концов секретарь управы – это не нарком и я не глупее Воскобойникова.

Воскобойников явился сегодня в полдень в полной немецкой форме, при оружии, но без погон. Форма шла ему как седло корове. Был он экспедитором, экспедитором и останется. И толку из него не выйдет. Так думал я.

Воскобойников думал иначе. Вводя меня в курс секретарских дел, он, между прочим, сказал:

– К первому мая я им сделаю такой батальончик, что они пальчики оближут.

Так именно он и сказал – "сделаю".

Когда он передал мне дела, печать и ключ от несгораемого шкафа, я сказал ему, что не совсем уверен, справлюсь ли с новыми обязанностями.

– Не боги горшки лепят, – сказал Воскобойников и покровительственно похлопал меня по плечу. А прощаясь, попросил: – Если вам будут попадаться желающие послужить под моим началом, направляйте их в батальон.

Весь день я входил в обязанности секретаря, мыкался из одной комнаты в другую, копошился в бумагах, измучился окончательно и был крайне рад концу рабочего дня. С удовольствием покинул сырые стены управы и вдохнул теплый весенний воздух.

Прежде чем отправиться к Демьяну, мне надо было заглянуть домой. Я пошел мимо сельхозкомендатуры. С недавних пор этот путь стал моим постоянным маршрутом. Я рассчитывал встретить Гизелу, но еще ни разу мне это не удалось. Нужно же так! И сегодня я шел без всякой надежды, но вдруг увидел ее возле почты. Гизела прохаживалась вдоль фасада. Сердце мое зачастило.

Конечно, она ждала меня. Но я ошибся. Она ждала машину с тем самым немцем, к которому я ходил за циркуляром. Их вызывал начальник гарнизона. Все это выяснилось, когда я подошел к Гизеле и поздоровался.

– Вас можно поздравить? – спросила она.

– С чем?

– С повышением.

– А как вы узнали? Это решилось лишь сегодня.

– Это решилось два дня назад в моем присутствии у господина Гильдмайстера. Вы счастливчик, вам везет. И Гильдмайстер, и Земельбауэр…

Почему вам так верят?

Я развел руками.

– Здравствуйте! – прозвучало вдруг рядом по-русски, и я увидел прошедшего мимо полного пожилого субъекта… Лицо его показалось мне очень знакомым.

Гизела холодно кивнула. По лицу ее пробежала гримаса брезгливости.

– Идиот, – тихо проговорила она.

– А что такое? – недоумевал я.

– Я видела этого типа однажды, его принимал на дому Земельбауэр. С тех пор он считает своим долгом здороваться со мной. Или это достоинство – быть платным агентом гестапо?

– Дело вкуса, – неопределенно ответил я.

– Идите. Вон машина. Пока! Мы не станем бравировать нашей дружбой, правда?

Эта короткая встреча оставила что-то теплое в моей душе.