– Похоже, – произнес он небрежно, – вас раздражает тот факт, что с ней я сплю, а с вами нет?

Вся кровь отхлынула у меня от лица, губы задрожали. Мне показалось, что никто и никогда не говорил мне ничего более оскорбительного. Нет, пожалуй, он зашел слишком далеко, я просто ненавижу его после этого! Вне себя от обиды, я шагнула вперед и сильно, наугад, как могла, ударила его по щеке.

– Меня больше всего раздражает тот факт, что я была глупа до того, что вышла за вас замуж!

Чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь от оскорбления и ярости, я не разбирая дороги зашагала назад, к мосту. Мне больше нечего сказать этому человеку! Я вообще больше не хочу жить в его доме! Я заберу Филиппа и близняшек и убегу – да, завтра же убегу! Или даже сегодня!

Громкий крик няньки заставил меня очнуться. Онемев от ужаса, я вдруг увидела, как Филипп, протискивавшийся между перилами моста и тянувшийся к чему-то ручонками, завис над водой. Еще какое-то мгновение – и малыш полетел в воду, издав негромкий удивленный возглас.

У меня, кажется, остановилось сердце. Не помня себя, не сбросив даже туфель, я бросилась к мосту и прыгнула в воду. Лица Филиппа не было видно, я различала лишь барахтающиеся руки и ноги. Я поплыла к нему что было силы и почти закричала в тот миг, когда, наконец, мне удалось его схватить. В спешке и волнении я и сама наглоталась воды, к тому же здесь, на середине озера, было довольно глубоко. Филипп был в полубессознательном состоянии. Насилу удерживая его лицо на поверхности, я подгребала одной рукой и едва не упала в обморок от облегчения, когда почувствовала под ногами твердое дно.

Облегчение пришло еще и потому, что чьи-то сильные руки забрали у меня Филиппа и вдобавок поддержали за талию. Я поняла, что это Александр, по одному запаху – запаху сигар и нарда. Герцог вытащил на берег нас обоих – меня и сына. Я повалилась на землю, все еще стуча зубами от страха. Александр перевернул Филиппа вниз головой, и изо рта и носа малыша хлынула вода. Я подалась вперед, почти обезумев от тревоги.

– Он спасен, спасен, – произнес Александр. – Успокойтесь.

Мы оба склонились над Филиппом. Он уже пришел в себя и испуганно смотрел то на меня, то на герцога. Чуть успокоившись, малыш пролепетал что-то насчет ласточкиного гнезда, которое он хотел достать и из-за которого упал в воду.

– Черт, я убью эту проклятую няньку, – пробормотал Александр с яростью.

Я раздраженно ответила:

– Мы сами виноваты, и особенно, конечно, вы!

Не слушая меня, он вскочил на ноги и зашагал к перепуганной бретонке. Прижимая к себе Филиппа, я слышала громкий голос герцога и неуверенные возражения няньки. Ее вина, впрочем, была ясна. Она не уследила за Филиппом!

– Вы уволены! И советую вам убраться отсюда побыстрее, пока я не сделал с вами того, чего вы заслуживаете!

Александр вернулся, когда я снимала с малыша мокрую одежду. Мгновение поглядев на нас, герцог сбросил свою рубашку и протянул мне. Я закутала в нее мальчика.

– Как вы думаете, он не простудится? – спросила я, целуя мокрые волосы сына.

– Нет. Сейчас жарко. Не беспокойтесь.

Помолчав, Александр добавил, ставя Филиппа на ноги:

– А тебе пора учиться плавать, сын.

– Ну да! – сказала я недоверчиво. – Ему еще только два года!

– Чем раньше, тем лучше. И нам уже не придется за него бояться. Не так ли?

Последний вопрос был обращен к Филиппу, и ребенок согласно заулыбался. Я уже окончательно понимала, что он, к счастью, отделался лишь легким испугом. Он не пострадал. И все закончилось гораздо счастливее, чем могло бы закончиться. Нам повезло.

– Я научусь! – пообещал Филипп, подбирая длинные рукава отцовской рубашки и пытаясь идти. – Меня Жан научит!

– Буду очень рад.

Мальчик уже полностью пришел в себя и мог идти. Мы с Александром посмотрели друг на друга. Мое мокрое платье прилипло к телу, обрисовало все формы с предельной откровенностью. От Александра, обнаженного по пояс, могучего, смуглокожего, мускулистого, веяло чем-то таким мужским, что у меня внутри что-то невольно екнуло. Уже очень давно я не испытывала ничего подобного. У меня даже во рту слегка пересохло, особенно тогда, когда я заметила, каким взглядом он смотрит на меня – тяжелым, изучающим, по-мужски жадным.

– Вы меня поразили, – сказал он медленно.

– Да? Чем же?

Скользя взглядом по моим ногам, облепленным мокрой тканью вплоть до лона, он произнес:

– Вы действительно любите Филиппа.

Это его слово – «действительно» – задело меня.

– А раньше вы осмеливались в этом сомневаться? – спросила я едко.

Не отвечая, он вдруг протянул руку и, прежде чем я успела что-то сообразить, коснулся моей шеи, скользнул дальше, на затылок и резко притянул меня к себе. В этом жесте не было ничего деликатного, любовного, почтительного. Это был жест крайне грубый и оскорбительный – так, пожалуй, прикасаются к проститутке. Не обращая внимания на мое возмущение, он наклонился и больно, намеренно больно поцеловал меня – почти укусил, а потом оттолкнул так, что я едва не упала на песок.

Он все растоптал этим поступком – мои чувства, наше общее сопереживание за Филиппа, которое так роднило нас только что. И он нисколько не раскаивался. Он смотрел на меня, задыхающуюся от боли и гнева, так спокойно, точно ровным счетом ничего не сделал.

– Так-то вы благодарите меня за любовь к Филиппу? – прошептала я со слезами на глазах, прижимая руку к губам.

Уже холодно глядя на меня, он ответил:

– На вашем месте я бы не ждал благодарности, сударыня. Ни благодарности, ни уважения, ни любви – ничего. Иначе вы будете очень разочарованы.

Он поднялся. Все себя от бешенства, я тоже вскочила, быстро отряхнула колени, на которые налип песок. И вдруг, не выдержав, плюнула ему под ноги.

– Я вас ненавижу, – сказала я яростно.

Не ожидая ни ответа, ни какой-либо другой реакции, я босиком побежала по берегу, подхватила на руки Филиппа и, ничего не видя перед собой, зашагала к дому.

8

Я снова плакала, наверное, уже в сотый раз за двухнедельное пребывание в Белых Липах. Я проклинала все на свете, а особенно тот день, когда мне в голову пришла безумная мысль сюда вернуться. Я ведь не выдержу так долго. Если бы хоть он вел себя нормально, а то нет же! Я бы предпочла любое равнодушие, любую холодную сдержанность этому оскорбительному отношению. Что дает ему повод так поступать со мной? Откуда это неистребимое пренебрежение? Что я сделала такого, чтобы заслужить его? Ответ был только один: он не любит меня больше, не любит ни капли, а если и чувствует ко мне что-то, то только вожделение!

Но самым ужасным было то, что в глубинах моего женского естества на подобное отношение находился отклик. Умом я прекрасно понимала всю унизительность такого обращения. Но плоть – та самая плоть, что столько раз предавала меня и сбивала с пути истинного – отвечала самым неожиданным образом. Черт побери, той сцены на берегу оказалось достаточно, чтобы воскресло то, что я считала забытым. Мое тело не то что потеряло покой, оно просто взбунтовалось – оно теперь говорило, чувствовало, стонало о своем голоде, своей неудовлетворенности. Воспоминания пришли ко мне – томные, мучительно-чувственные. А вспоминать было что. Раньше я радовалась хотя бы молчанию памяти своей плоти. Теперь и эта радость была утрачена.