— Подожди, Егор. Одного твоего признания для меня недостаточно! Расскажи, когда, где и как ты убил. Подробно расскажи. Когда и где встретил Евдокимова, после его и твоего освобождения?

— Ишь ты! Показаний хочешь! Толковый, ты, видать, мужик! В мое время за одно это, — кивнул Егор на лежавший на столе перстень, — в лагерь бы законопатили. Без признаний и без показаний, — усмехнулся Егор. — Уважу тебя, коль ты такой дотошный и ко мне человеческий подход имеешь. Будут тебе показания. Но завтра. Не сейчас. Сам напишу, как дело было. Имею я такое право?

— Да. Можешь сам написать вот на этом бланке протокола допроса, — вынужденно согласился следователь.

— Вот и хорошо. Приходи утром. Да не сомневайся. Дракон никогда не врал. Уходи, не до тебя мне сейчас. Все одно изолировать меня некуда — в селе ни одного замка нет, даже на сельсовете. Милиции, сам знаешь, у нас тоже нет. Покуда из района пришлют лягавых{11} на вертолете, али еще на чем, не сбегу. Некуда, да и отбегался я. Уходи, начальник.

— Ладно. Прошу из дома никуда не отлучаться, — сказал Яровой. Егор ничего не ответил.

Аркадий направился в сельсовет, окна которого были освещены. Там его уже ждал Кавав.

— А секретарь сказала мне, что Вы только утром вернетесь из тундры, — удивился следователь.

— Извините меня, — вошла из соседней комнаты секретарь. — Я знала, что Кавав вернется поздно и не хотела, чтобы Вы, товарищ, беспокоили его дома после трудной дороги.

До поздней ночи сидели Яровой и Кавав в сельсовете. Долго говорили о Егоре. Секретарь ушла домой. После нескольких лет общения с Егором Кавав лучше стал говорить на русском языке и ее помощи в переводе не понадобилось. Следователь вышел из сельсовета потрясенным. Было над чем задуматься. Было чему удивляться.

— А ты зайди к нему! Он не спит. Хочешь, давай вдвоем сходим. Поговорим. Егор, мужик неглупый, — предложил Кавав.

Окна в доме Дракона спали. В них не горел свет, казалось, что все здесь отдыхало. Плотно сдвинутые занавески берегли сон хозяина. Кавав постучал. Никто не откликнулся. Он дернул дверь. Та открытой оказалась. Они вошли. Кавав включил свет. Дракона дома не было. Аккуратно заправленная койка говорила о том, что хозяин и не думал сегодня к ней прикасаться.

— Сбежал, — мелькнула догадка у Ярового. Он подошел к столу. Облокотился. Куда он мог уйти?

Следователь и Кавав думали об одном и том же.

— Смотри! — вдруг указал Кавав на тетрадку. По ней крупными буквами было написано рукой Егора «следователю». Аркадий сел. Стал читать.

«Теперь мне все равно. И я могу сказать вам все, все как было. В этом письме моем нет ни слова лжи.

Я забыл о нем. Забыл, чтоб выжить. Чтоб никогда больше не, знать заключения и всего того, что там пережито. Я не хотел попадать в лагерь вновь. Там похоронено много лет моей жизни. У меня не было семьи. И в жизни я никому не был нужен. Я проиграл ее в драке за нее. Я держался, она ускользала. Я дорожил ею, она презирала меня. Кто виною тому? Я сам. Только себя могу упрекнуть за прожитое. Я сделал ставку на жизнь. Но вытащил не ту карту.

Я не искал его. Но судьба дала мне последний шанс. И я решил, что это не случайно. Жизнь меня мяла, калечила. К этому был причастен и тот, кого я убил. Я должен был хотя бы сдохнуть человеком. И смыть свой позор его смертью. Я искал его долго и не находил. А когда устал, поверил, что кто-то опередил меня и убил раньше. Но я ошибся. Я увидел его в ресторане. Рядом с центральной' площадью. Скальп сидел спиною ко мне. Но я слишком хорошо его: помнил. По моей просьбе через официанта, он вышел из ресторана. Думал, что его любовница вызвала. И тут я вышел навстречу ему. Было темно. Но Скальп узнал меня. Скальп испугался и хотел закричать. Но я зажал ему рот. Он вырывался. И мне не оставалось ничего иного, как ударить его ребром ладони по сонной артерии. Он потерял сознание. Я хотел выбить ему глаза. Но не в беспамятстве. А так, как это сделали мне в лагере. Из-за него. Я ждал, когда он очухается и предварительно заткнул ему рот. Я думал, что те, какие сидели с ним в ресторане за одним столом, не хватятся его так скоро. Но те, как видно, спросили официанта и что-то заподозрили. Я услышал их шаги и голос официанта. Они шли к нам. Скальп еще был без сознания. Я нагнулся и увидел перстень. И снял его. Это — знак того, что мести я не оставил и попытаюсь встретиться. Уходя, я ударил его по шее сильнее, он захрипел и вытянулся. Из носа у него пошла кровь. Но люди были уже близко. Я перелез через забор. И притаился. Я слышал, как они подошли к нему. Как говорили о скорой помощи, о милиции, а кто-то сказал — «Поздно»! Я постарался поскорее уйти оттуда. Я долго петлял по городу. И все остальные дни не показывался в том районе Еревана.

Когда я в прошлом году вернулся на Камчатку, был уверен, что здесь меня никто не найдет. Что все забыто и осталось позади. Но вы здесь! Теперь вы знаете все. И еще. Тот перстень я носил не случайно. В память о своей жизни. За выбитый глаз, за десять лет, добавленные за Скальпа; невелика компенсация за все потери. Но в знак того, что перед самим собою я чист, сумел отплатить за жизнь свою искалеченную, я всюду и всегда носил его».

Строчки наплывали одна на другую, их трудно было читать.

«Верно ли я поступил? Теперь и сам не знаю. Я не жалею о случившемся, его не вернуть. Он мертв. Я — заживо умирал. Он был кому-то нужен, раз вы так усиленно разыскивали меня. Я виноват. Но не перед ним. И не перед собой. А перед теми, кому он был дорог. Он остался кому-то нужным даже сейчас. Я из-за него перестал быть нужным даже самому себе. Я отнял у него жизнь по праву своей, отнятой у меня им. И мы квиты. Живой перед мертвым. Кто из нас прав, судите сами.

Я не сбежал. И не ушел от вас. Я не опустился до трусости. Но я хочу уйти из жизни свободным. Я совсем недавно стал свободным. И понял, как это здорово. А потому простите, что не дождался конвоя. Вы поймете меня, как человек человека. Жизни осталось не так уж много. В ней нечем было дорожить, кроме свободы. Я не так-то много видел ее. А потому вопрос о своей участи решил за вас и за себя. Простите несогласованность. Я не хочу умереть в заключении. И знаю, что эта чаша меня не миновала б».

Последние строчки письма были написаны четко, ясно. Разборчиво. Человек решился на последний шаг, а потому не волновался. Он был уверен, что поступает правильно. И от своего решения не был намерен отказаться.

«Я несколько раз в жизни упустил свое счастье. Оно само шло и мои руки. Но я отверг его. Все потому, что оно было сильнее меня. Н единственном себе не могу отказать — уйти из жизни свободным, кик и пришел в нее. Это письмо вы прочтете утром, когда меня уже не будет. Я жду вас у излучины Воямполки, под деревом. Вы там найдете меня. Похороните меня под этим деревом. Это моя последняя просьба к вам — к живым. Егор».

— Еще успеем! Успеем! — закричал Кавав и бегом бросился из дома.

«Не он убил! Не он! Ведь уехал из Еревана в ноябре, а Скальп убит в марте! Зачем же так себя наказал? Почему?» — думал Яровой, надеясь на одно, что, может, не поздно, может, успеют. Ведь он рассчитывал, что письмо будет прочитано утром, а сейчас ночь. Они успеют, они должны успеть. Но до излучины пять километров.