Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вокруг действительно были толпы народу, а её, маленькой, красивой и «пушистой», «нет нигде»! Ни в Оргкомитете, ни в Пресс-центре, ни на сводных репетициях, да и звонка вроде не было… «Но время ещё есть, — утешали музыканты Тимофеева и себя, — ещё вон его сколько… Придёт-придёт, никуда она не денется, придёт, не переживай», бравировали перед ним, а сами переживали: сколько времени ждать? и когда она придёт? где они в это время будут? Хорошо бы увидеть её сейчас, и поскорее. Соскучились потому что по голубоглазой, загорелой Галей-Гэйлл, соскучились все…
Хайченко Константин Саныч, старшина оркестра, с мокрой головой, в одних трусах, только что после душа, в ванной комнате своего номера разминает упражнениями на трубе свой амбушюр — губы в переводе. Приглушив звук не только дверями, но и сурдиной, гудит уже где-то минут пятнадцать. Уже в кайфе. Порой позволяет себе и сложные пассажи. В тех местах, где по условной партитуре музыкальная фраза исполняется другим инструментом, он её бурчит голосом, шлёпает по кафельному полу босой ногой, дирижирует трубой, потом, облизав губы, продолжает свою партию.
Не слышит, да фактически и не может слышать, как Санька Смирнов безуспешно пиликает кнопкой звонка у его закрытой двери номера. Давно уже пиликает. Несколько минут. Уже можно было бы и уйти, но Санька с делом пришёл, с вопросом, настойчиво жмёт на кнопку. Где-то в паузе, старшина, наконец, спотыкается на постороннем звуке, которого нет в его в воображаемой партитуре, морщится, всовывает ноги в одноразовые банные тапочки, нехотя идёт к двери, с лицом одухотворённым интересом и высоким жизнелюбием, открывает.
— О, Смирнов, — восклицает он. — Ты чего здесь… стоишь? Заходи. Дирижёр послал?
Смирнов мнётся на пороге, глупо улыбается, видя таким старшину, без формы и почти нагим. Константин Саныч замечает ухмылку, трубой прикрывает общую наготу.
— Нет. Я на минутку. Спросить хотел, — переступая порог, сообщает Санька.
— Ага, спросить! — повторяет старшина и лицо его вдруг приобретает хитровато-загадочное выражение. — Один момент! Ответь сначала: что это?
Закрыв дверь, быстренько прикладывается к мундштуку и с чувством исполняет несколько тактов. Смирнов слушает.
— Это моя тема, — на немой, восторженный вопрос старшины, одними только глазами поверх инструмента, когда труба старшины умолкла отвечает Смирнов. — Классно у вас, кстати, получается… И аранжировка классная. Но её чуть жёстче нужно играть, в характере… В каче.
Лицо старшины расцветает, «ага, узнал он, в каче», но вновь становится испытующе вопросительным:
— А это что? — вновь подносит инструмент к губам.
Энергично, тонко и с задором, исполняет восемь тактов другого сложного и «задиристого» произведения. Смирнов и это узнаёт.
— А это Арман, кажется, — чуть запинается на авторе, но название определяет правильно. — «Венецианский карнавал». Соло первой трубы!
— Точно, Смирнов! Арман! Молоток. А здесь как звучит? — так же хитро прищурившись, спрашивает старшина. — С характером? В каче? Как, с техникой? Двойная атака звука? Тридцать вторые? Как?
— Классно! — признаёт Санька. Это действительно так. У старшины труба звучит сейчас удивительно качественно, Гиллеспи и Гиллеспи. Так же, как и у Тимохи, кстати, у Женьки Тимофеева. Но Женька и Диззи Гилл, те прирождённые солисты, даже джазисты, а старшина — чистых духовик, но теперь похоже старшина «догоняет» обоих, растёт мужик, подтягивается, будет толк. — Полный мажор! — по-кобзевски вновь хвалит Санька и, нагло так, как завзятый скульптор оглядывает «глыбу сырого материала», замечает. — Только сурдину вам нужно другую подобрать, товарищ старшина! усиление хорошее! штаны широкие! бабочку цветную на шею! и можно вот так вот, без майки и босиком, главное, чтоб биг-бен был сзади — на сцену… Ништяк получится. Полный аншлаг, трали-вали!
Старшина слышит для себя главное — «звучок» у него изменился. Да-да, изменился! Труба не исполняет, она поёт. Солирует! Даже и оркестра не нужно. Хотя, как без оркестра, конечно, с оркестром, естественно с биг-беном.
— И я так думаю! — счастливо улыбаясь, согласно кивает, и передразнивает кого-то. — А то всё Тимофеев, да Тимофеев… Он лучший, он лучший! Кстати, где он?
Смирнов иронично пожимает плечами.
— С дирижёром в шахматы играет.
— Как в шахматы? — изумляется старшина. — Подполковник же не умеет! Ни в названиях, ни в ходах он… — выразительно стучит согнутым пальцем по столу. — Как доска. Ни бум-бум! Точно! Я как-то пытался раз объяснить… Сам-то я тоже в этом деле «чайник», а он вообще. Как они могут играть?
— Да он специально, — так же, понимающе кривится Санька. — Чтоб Тимофеев чего в расстройстве не натворил. Психотерапия это, релакс. Из-за… своей Гейл. С ума сходит.
— Это понятно… — вздыхает старшина. — Такая… любовь! — ещё раз вздыхает, и, словно очнувшись, требовательно смотрит на Смирнова. — Так… ты, говоришь, чего-то спросить хотел?
Санька с готовностью кивает.
— Ему встречу нужно с Гейл устроить. Чтоб он окончательно убедился.
Хайченко, подняв брови и вытянув лицо, в задумчивости вертит в руках трубу.
— А не сломаем окончательно? — искоса глядя, спрашивает. — Тонкие обстоятельства у парня, любовь…
— Нет, — уверенно заявляет Санька. — Он выдержит. Он же молодой! Только сначала нужно с Гейл договориться. Объяснить ей всё. Женщина же, товарищ старшина! — это он произносит выразительно, со знанием дела, по взрослому. Старшина удивлённо поднимает глаза на «молодого». Смирнов торопливо исправляется. — Американка, я говорю. Лейтенант. Я например, уверен: вас она послушает.
Старшина вскидывается:
— Да ты что, Смирнов, я кроме «Нихт камэн штопэн! Нихт камэн штопэн!» в иностранных языках ничего и не знаю — это между нами. Не считая «хенде хох», конечно.
— А что это такое «камен штопэн»? Я где слышал… «камэн штопэн»? «Кам ин», «Кам он…» «Камэн штопэн»… Красиво звучит.
Вместо ответа, старшина вновь с готовностью прикладывается к мундштуку…
— А, татушная речёвка — «нас не догонишь!» — восклицает Смирнов, узнав знакомую музыкальную фразу…
— Ага, она — камэн штопэн! — небрежно отмахивается старшина, и о главном, с жаром. — Но ты молодец, правильно мыслишь, Смирнов! Надо её найти и разрубить этот узел, казус, в смысле. Помочь товарищу — первое дело!
— Надо, — соглашается Смирнов. — Но как? Дирижёр запретил ему всяческие контакты. Хватит, сказал, с нас эксцессов!
— Правильно сказал. И я бы на его месте так же. Но тут исключение. Драматическая ситуация. Можно сказать — трагедия. — Старшина многозначительно вертит пальцем перед носом Смирнова, потом перебивает себя, спрашивает. — А куда нужно-то? Ну, далеко идти-то?
— Да нет, рядом совсем, на соседней улице, — вскакивая, указывает на окно Смирнов. — Из окна видно. Вон он отель, справа. Видите буквы? «Шаратон» называется. Мы в «Хилтоне», а она в «Шаратоне».