— На три…

— На пять…

— Согласен! На десять.

— Годится!

— О-о-о! Ух, ты!

Всё было почти как и у Смирнова когда-то, только эмоций во много раз больше, ярче, ровно в пятнадцать раз, по числу прибывших музыкантов.

И сама встреча земляков прошла ярче и возвышенней чем эпизод воссоединения Украины с Россией когда-то. Не на картине, в натуре. Сюжет — один в один, только костюмы другие и народу поменьше, а так… А потому, что опять же музыканты, эмоциональный народ, да и обстоятельства не совсем рядовые. И Смирнов перед Тимофеевым, Трушкиным и Кобзевым отчитался о выполнении задания: «Передал! она прочла! обрадовалась!.. и всё такое прочее пока, а что?» Тимофееву этого было конечно недостаточно, но он чуть ожил. Глаза ещё ярче заблестели, но по другому, с надеждой, и румянец даже на щеках пробил… Правда горячечный похоже… Волнительный! Остальное, получалось, теперь было за ним, за Тимофеевым. И полковник Ульяшов с подполковником Запорожец встретились как братья. Обнялись даже… Троекратно. Сразу же за этим, дирижёр объявил пятнадцатиминутный перерыв, и сбор у него в номере, на репетицию. Этому не удивились. Желели даже. За этим же и приехали. Пусть послушают зажр… эээ… заевшиеся капиталисты, как наши могут.

Вскоре все собрались. С инструментами и с необычайно восторженным настроением. Шумно и с вознёй, словно дети в школе — учитывая где это всё происходит! — расселись… кто где. Благо одноместный номер у дирижёра, но двухкомнатный, как трёхкомнатная московская квартира улучшенной планировки.

— Так, всё, успокоились! — стуча дирижёрской палочкой по краю стола, осадил дирижёр. — Хватит улыбаться… Достаточно! Не на именинах! Подумаешь, заграница! Стокгольм! «Когда в Германии бывали, мы «Мозельвейном» заливали радиаторы машин»… Понятно? — резюмировал он. — Так что, настроились все! Работаем! Настроечку…

Поднял руки.

Склонив голову, отмахнул рукой. Оркестр ожил, загудел на одном звуке: «Ага! — вслушиваясь в аккорд, кивал головой дирижёр. — Ага! Та-ак, та-ак! Второй кларнет, чуть-чуть подтяните звучок… Не спите! Угу! Угу! Так! Теперь лучше… хорошо. Ещё раз все вместе… альт, альт… не спите… Так… — прислушиваясь, как фокусник, движением кисти руки усилил звучание, потом ослабил его, подержал на «тянучке» в таком состоянии, отметил. — Угу… Пойдёт. — Снял звук. — Репетируем программу».

Кстати, репетиция «некстати» началась с курьёза.

Дирижёр не успел рукой отмахнуть, как раздался громкий стук в дверь и она сразу же открылась. В дверях возник человек… Таких, по виду, в России называют «новыми русскими». В дорогом, но довольно помятом костюме, майке под пиджаком, на шее жёлтая цепь. Не с палец, меньше, но — цепь. Лицо крупное. Вместо причёски на голове, чуть выше лба — подковкой, маленький чубчик. Детский такой, даже меньше. Как у одного английского футболиста. Уши большие, нос смещён, губы толстые и мокрые, кривятся в капризной ухмылке. Глаза… Глаза белёсые и «плавающие». Руки лопатой, но на каждой руке по массивному перстню с чёрной нашлёпкой. Он похоже в сильном похмелье.

— О! Я извиняюсь! — оглядываясь, с испугом, восклицает он. — Я не туда попал. — Мерси! — и исчезает.

Музыканты с пониманием, по-мужски хмыкают, переводят «светлый» взгляд на дирижёра, прикладываются к мундштукам, набирают воздух.

— Продолжаем, — дирижёр вновь со вздохом приподнимает локти…

Но дверь, уже без стука, вновь распахивается. На пороге стоят теперь двое: тот самый новый русский, а с ним ещё один, такой же.

Тот, первый, чуть покачиваясь, разводит руками, вроде бы кланяется, или извиняется.

— Земляки, я извиняюсь, а… какой это город? — спрашивает. Голос у него плоский, язык заплетается. — Я не понял… — лепечет, пытаясь быть понятым. — Мы же вчера вроде в этом… были… как его? — за подсказкой оборачивается к своему товарищу. — Ну, этот… На букву «ш-ш-с-с»… город называется… Где сыр с дырками делают.

Товарищ нового русского вообще, кажется, «не здесь». Пребывает глубоко в себе. Лицо застыло на точке принудительного восторга. Он беспомощно вращает глазами.

— Не помню, — наконец произносит он. — Мы, как прилетели, помню, в начале… в казино были… в этом… «ик»… выпили… потом… Какие дырки? — с интересом вдруг интересуется последним.

Такой междусобойчик у них происходит на зрителях.

— Это я помню, — наморщив остатки лба, признаётся первый. — А как мы в Москву опять попали, в филармонию… — указывает на сидящих перед ними военных музыкантов, изумляется. — Не помню… Нам же ещё в Москву рано… — икает. — Адвокат же сказал… домой в смысле… мы же в этом… в розыске… федеральном. Кранты же нам… а мы уже… я не понимаю! Как нас вернули?

Теперь похоже и второй «товарищ» рассмотрел «публику». Лицо его становится одной целой улыбкой, он решительно отрывается от косяка двери, собирается даже в ладоши хлопнуть, даже успевает по груди ими «чечётку» мазнуть, но теряет равновесие, вновь цепляется за дверной проём. Но человек явно безмерно рад встрече.

— Ну точно! Я смотрю… Ты гля, кто к нам пришёл! — восклицает он. — Это же ансамбль этого… Моисеева… Не-ет, этой, как её, Советской Армии собрался… Ага! Это они к нам что ли приканали, или мы к ним? Лабухи, а как вы узнали, что мы здесь? Мы же не заказывали. Или кто? Там-та, рам-та-рам, там-та-ра, рам… — Громко, в голос, напевает мелодию «Постой, паровоз». — Или нас провожают? Я не врубаюсь… — и вновь на лице расцветает та же радостная улыбка. — Вы марш «Привет из Матросской тишины» или «Белый лебедь» знаете, мужик, нет… Ну-ка… «А белый лебедь на пруду-у-у, качает…» Понял? Ну!

Дирижёр наконец приходит в себя, топает ногой, нервно обрывает.

— Не нукай, здесь! Марш, сейчас же отсюда! Оба! Немедленно! Закройте дверь с той стороны! Ну!!

Первый гость тут же «ломается», прогибается.

— Всё понял, начальник. Не ругайся! Уходим. Нет проблем. Я ему говорю, это… А он, я извиняюсь, не поверил, что мы снова в Москве. А я говорю, смотри… — поворачивается к своему корешу. — Видишь! — тормошит того. — А ты думал, мы заграницей? Мы опять дома!

Но когда нас успели перевезти? Как? Ни ментов! Ни поезда! Ни конвоя… Не помню… Ё, моё! Во ФСБэшная ментура даёт… Интерпол их, в душу мать!

Поддерживая друг друга, братки вываливаются за двери. Старшина подскакивает, закрывает дверь на защёлку.

— И как таких за границу пускают… — в сердцах восклицает он. — Русские, а такую страну позорят. Срам один.

— Да, — нервно дёргает головой подполковник, вздыхает. — За державу обидно! Рассосались по миру, пауки! — сердито смотрит на дверь. — Куда только прокуратура смотрит… Я лично бы — сам! — расстреливал таких! Сам! — Помолчав, освобождаясь от дурной сцены, встряхивает головой, — Ладно, всё, забыли. Не отвлекаемся! Настроились! Продолжаем репетицию! И…

Снова стук в дверь…

— Товарищ подполковник, а можно я, а? — подскакивает на месте Генка Мальцев. Он не только рыжий, он большой, точно сильный. — Закрою с той стороны. Помогу ребятам! — Просит он.