– Даже жалко уходить отсюда, – вздохнула Хетер, когда они натянули легкие платья и уложили в рюкзаки мокрые купальники и остатки еды. Она повернулась и устремила взгляд на море, которое под лучами снижающегося солнца чудесным образом приобрело другой оттенок – теперь это был уже не нефрит, а темный аквамарин. Она опять заговорила: – Знаешь, это уже не повторится. Никогда. Мы вдвоем, никого больше, и это место, этот день. Все происходит лишь однажды. Ты когда-нибудь думала об этом, Джудит? Бывает, конечно, почти так же, но точно так же – никогда.

Джудит поняла.

– Я знаю.

Хетер закинула свой рюкзак за спину, продела голые руки в лямки.

– Ну что, пойдем займемся альпинизмом.

И впрямь это был долгий и тяжелый подъем, разве только не так захватывало дух от высоты, как это было во время спуска. Они вздохнули с облегчением, благополучно достигнув вершины, и остановились на минутку на толстом, дернистом травяном ковре, чтобы перевести дух и бросить прощальный взгляд вниз, на безлюдный пляж, на неизменные скалы и пустынное, спокойное море.

Все происходит лишь однажды.

Хетер права. Точно так не будет уже никогда. Сколько времени пройдет, прежде чем они снова приедут сюда, в Трин?

В Порткеррис они вернулись к шести часам, прожарившиеся, просоленные и вконец измученные. Вывеска на бакалейной гласила: «Закрыто», но дверь была не заперта, и, войдя, они увидели мистера Уоррена: в одной рубашке, скинув пиджак, он занимался бухгалтерией, подводя в своем крошечном кабинетике итог рабочего дня. Когда девушки вошли, он поднял голову, оторвавшись от столбцов цифр.

– А… Смотри-ка, кто пришел. Как провели день?

– Бесподобно… мы ездили в Трин.

– Знаю, мама мне сказала. – Он перевел взгляд на Джудит. – Тебе звонили, с час тому назад.

– Мне?!

– Да. Он просил, чтобы ты позвонила. – Мистер Уоррен положил ручку и стал шарить по столу. – Вот, я записал. – И протянул ей какую-то бумажку. На ней было написано всего два слова: «Позвони Эдварду».

– Он сказал, ты знаешь номер телефона.

Эдвард… Джудит почувствовала, как в ней стремительно подымается радость, от ступней вверх к самой макушке, – словно сухая губка, брошенная в воду, тотчас пропитывается влагой; будто кто-то потянул за уголки ее губ и они разомкнулись в непроизвольной улыбке. Эдвард.

– Откуда он звонил?

– Не сказал. Сказал только, что он дома.

– Кто это, Джудит? – сгорала от любопытства Хетер.

– Всего лишь Эдвард Кэри-Льюис. Я думала, он еще во Франции.

– Тогда позвони ему прямо сейчас.

Джудит заколебалась. Телефон, стоящий на столе мистера Уоррена, был единственный в доме. Хетер поняла причину ее нерешительности.

– Папа возражать не будет, правда, пап?

– Конечно нет. Пожалуйста, Джудит, не стесняйся.

И он поднялся на ноги.

Джудит была страшно смущена:

– Ах, я прошу вас, вам вовсе не нужно уходить. Ничего личного, всего лишь Эдвард.

– Я передохну минутку. Закончу потом. А сейчас пойду выпью пивка…

Хетер, сверкая черными глазами, сказала:

– Я схожу на кухню и налью тебе кружку. Джудит, давай сюда свой рюкзак, я повешу наши купальники сушиться.

Проявляя истинный такт, отец и дочь дружно поднялись по лестнице наверх и оставили ее одну. Джудит проводила их глазами, затем села за стол на место мистера Уоррена, подняла трубку старомодного телефона и продиктовала телефонистке номер Нанчерроу.

– Алло.

Это был Эдвард. Она сказала:

– Это я…

– Джудит!

– Я только что вернулась. Мистер Уоррен передал мне, что ты звонил. Я думала, ты еще во Франции.

– Нет, я приехал в четверг и оказался практически в пустом доме. Ни мамы, ни Джудит, ни Лавди. Мы с папчиком ведем тут холостяцкую жизнь.

– Но ведь Лавди вернулась.

– Да, но я почти не вижу ее. Она целый день пропадает на конюшне, объезжает нового пони.

– Хорошо отдохнул во Франции?

– Изумительно! Хочу тебе рассказать. Когда ты вернешься?

– Еще только через неделю.

– Я не могу столько ждать. Давай встретимся сегодня вечером. Я подумал, почему бы мне не приехать на машине в Порткеррис, мы могли бы сходить куда-нибудь выпить. Уоррены не будут против?

– Нет, конечно.

– Тогда, скажем, в восемь часов. Как тебя найти?

– Спустишься по холму и направишься по дороге на порт. «Бакалейная Уорренов», это сразу за старой Рыночной площадью. Магазин будет закрыт, но дверь с торца дома всегда открыта, войдешь через нее. Ярко-голубая дверь с медной ручкой.

– Ошибиться невозможно. – По его голосу было слышно, что он улыбается. – В восемь. Увидимся.

И он положил трубку. А Джудит продолжала сидеть у телефона, мечтательно улыбаясь, прокручивая в мыслях все сказанное им и вспоминая интонацию его голоса. Он едет. Хочет рассказать ей о Франции. «Я не могу столько ждать». Он хочет видеть ее. Он едет.

Переодеться, принять ванну, промыть волосы после морской воды. Надо поторопиться. С новыми силами она вскочила со стула и побежала вверх по крутой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки подряд.

Джудит сидела у себя в спальне и подкрашивала губы, когда вдруг услышала, как из-за угла завернула машина и остановилась у закрытых ставнями окон бакалейной лавки. Она отложила помаду, распахнула окно и, высунувшись наружу, увидела внизу синий «триумф», из которого вылез длинноногий молодой человек. С мягким металлическим звуком захлопнулась дверца.

– Эдвард!

Он замер, услышав ее голос, потом посмотрел наверх. С высоты он казался коренастее.

– Ты точь-в-точь Рапунцель[48], – заявил он. – Спускайся.

– Я мигом.

Она подхватила свою белую сумочку, кинула последний беглый взгляд в зеркало и вышла из комнаты. Пробежала по пролетам лестницы, отворила синюю дверь и очутилась на улице. На мостовой, еще не успевшей остыть от дневного зноя, лежали длинные тени; Эдвард ждал ее, прислонившись к сияющему капоту своего автомобиля. Он протянул руки ей навстречу, она подошла, и они поцеловались, сначала в одну щеку, потом в другую. На нем были ржаво-красные холщовые штаны, сандалии на веревочной подошве и белая с голубым рубашка апаш. Рукава закатаны до локтей, кожа покрыта густым загаром, а волосы выгорели на средиземноморском солнце.