Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я очень хотела бы встретиться при Вас[90]. (П. ч., кроме прочего, он ведь не удержится – меня поносить, да и просто врать, что его – «оклеветали « передо мной. И это будет жуткий коммунальный ужас. П. ч. он моментально может утратить выдержанность: столь кровавы обиды!.. Ну а при Вас он покажется с лучшей джентльменской стороны, а мы ему скажем 2 – 3 важных слова.)
К тому ж надо бы не дать ему думать об этой «Классике и мы» то пошлое, что он думает, п. ч. хочет так думать: про разную предвзятую «партийность» чью-либо.
Нам надо заботиться о своей репутации неподкупных и отважных «антисемитов»!
Не «замыкающихся» в кастовой «злобе»…
Но – вовсе нерассиропливаться. П. ч. никто, кроме нас, не дремлет.
Вот в чем – соленая соль: Пушкин знал мифологию ЛУЧШЕ всех наших «античников», мифологистов.
Он ее очень знал!
Ну а я, конечно, не знаю, но мне сразу видно стало, что бес «другой» – Дионис[91].
(Когда я была на 1 курсе Лит. ин-та, то написала огромную курсовую работу – страниц 100 с лишним – «Сходства и различия между Эсхилом, Софоклом и Эврипидом», все забыла уже, конечно, но помню, как полгода только тем и занималась. Я тогда шпарила наизусть «Прометея прикованного» и все такое… А на экзамене получила четверку, п. ч. мне попался билет: «Периодизация Римской литературы». И честно сказала: «Я знаю только греческую литературу. А про Рим – ничего». И тащила благородно второй билет… Вот теперь я хотела через Пименова найти ту страшную профессоршу Тахо-Годи, которая меня жутко стыдила: «Как можно ничего не знать про Рим??!»)
Знаете, Дионис – единственный из богов, кто ходил в маске?
Он очень забавный тип; и у меня о нем осталось, видно, с тех пор дремотное воспоминание.
К тому ж в непотребном отрочестве я читала неприличествующий роман (чей ?..) начала века – то ли «Дары Диониса», то ли (скорее): «Гнев Диониса»[92].
Он был бульварный; дамская бульварная литература (каков жанр?!) – п. ч., кажется, написала – дама. Но там обложки не было, а спросить было нельзя: все уже умирали. Но – «лживый, лживый» – это может быть только Дионис.
По крайней мере, я могу написать: А ЧТО ЕСЛИ – это как раз Дионис?..
Хотя я сегодня и вовсе уверена: он, голубчик…
(Но даже детям ясно, что это – не Венера!)
К тому ж: очень нужен Ницше.
В том доме, который вымер, я читала; о трагедии (Ницше) и даже «Воспоминания о Ницше» одного филолога классического, который учился с Ницше. (И потому, когда мне попался «Доктор Фаустус», я увидела: Т. Манн пользовался этими воспоминаниями!) Но я же тогда ничего еще не соображала. Потом пришлось продать библиотеку мне – ту. А вот теперь бы – эти книги. (Ницше!)
Обязательная – будет цитата – к «Вальсингаму»:
Закружились бесы разны, Точно листья в ноябре.
Осталось додумать:
а почему вообще Пушкин сказал: «двух бесов»? Как он это уравнял: Аполлон – Мефистофель («Мне скучно, бес!») – «бесы разны» («Бесы»)…
Т. е. от мифологии (уже выясненной, кажется, и без Тахо-Годи: только записать надо) перейти к «демонологии» Пушкина. (Но, конечно, без «декадентства» в этом!)
Боюсь, работа мне скоро станет не столько трудна, сколько скучна («Вся тварь разумная скучает»!), п. ч. скоро получится уже не:
«ОБРАЗ БЛОКА В ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА»,
а:
«Наглый образ Блока в тв-ве Пушкина».
Т. е. назойливое, «мистическое» ЕДИНСТВО КУЛЬТУРЫ.
(Очень важно, что тот гулял в маске).
Пушкин близко подошел к сомнению в искусстве. Но он был человек очень светский – и поэтому умер, вместо того чтобы прилюдно, как Л. Н. Толстой, «сжигать все то, чему поклонялся» – проклинать искусство… К тому ж уже явился Гоголь, и было совершенно ясно, что русская печка для сожигания рукописей уже топится на славу. Вообще ж, это прелесть – не занятие: написал – сжег!.. И опять – сначала…
Но П-н, конечно, вгляделся в бандитскую рожу Аполлона – с тихим ужасом, п. ч. Аполлон выезжает иногда на серых волках, а не лебедях, и у него есть «музыкальная» привычка – убить, но всегда отводить очи золотые от трупа: он не глядит на убитого, этот «белоподкладочник»!
Главное же, искусство в России, – думал, м. б., Пушкин, – мало чем отличается в свойствах своих от «русского бунта»…
В общем, конечно же – дыбом волоса: если видеть разом два «лика» – Аполлона и Диониса.
Конечно же: «…бесы разны, точно листья в ноябре»! (Я уже почти понимаю, почему: «двух бесов»…)
Но так жить нельзя, и потому, действительно, надо было «облечься умственно рясою чернеца…». Но – легко сказать!
Совсем не обязательно читать Ницше: и так ясно…
Чаадаев был не глупей Ницше и точно так же умен, как Пушкин. Я прочитала такое его письмо! – ну, как нарочно написал к этим «двум бесам», хотя там ни звука о Дионисе…
Только в России умели так презирать собственную гениальность, как эти трое: Пушкин – Чаадаев – Гоголь. Я думаю, стихотворение «Памятник» написано из приличия, а не из нужды. Это – дамское занятие: писать «памятники»…)
Блок – это «болтливый» Пушкин. Но мы не можем его не любить, и должны даже – все «нежней и суеверней», п. ч. мука его сравнима лишь с гоголевской, т. е. – запредельна, и мы не можем себе даже представить ее, как бы мы его ни любили.
(Ходасевича мы любить не должны: ни в коем случае.)
Очень хорошо, что ангольский тип[93](он же: «деловитая парижанка») гуляет… Он приедет как раз к шапошному разбору, к театральному разъезду!..
Я очень отдыхаю – мыслями и душой, мне легче жить, когда его нет.
(П. ч. «быть спокойной» – мне очень трудно бывает; хуже: я заболеваю почти всегда – «после дружеской встречи».)
Ведь он бы сейчас мне все испортил – каждую мысль постарался бы вытравить, изуродовать.
А так – я совсем беспризорно могу работать и, во всяком случае, что хочу – то думаю (и – про что хочу)!
Дело в том, что Блок-Вальсингам – это еще ничего не сказать почти, и пока я не разобралась в самом гимне, грош мне цена была… Теперь надо всех «бесов» выстроить по ранжиру: мол, «на первый-второй – рассчитайсь!» А также: сказать, что «Маленькие трагедии» есть 4 акта единой трагедии Большой, и Вальсингам – «светлая» (бело-черная) каденция в ней: причинность Вальсингама – самого акта 4-го причинность… «Светлая» (черно-белая) фигура Блока чтоб возникла средь «бурунов» Чумы, «разъяренного океана»…