— Я как пустышка, волчище… Толку от меня никакого, выхолощенная, и все тут. У тебя работа, поездки, договоры, дела, Младшенький по уши в книжках… Надо бы в самом деле нанять учителя, со мной ему скука смертная! В парке ему скучно, с ребятами скучно… Он, конечно, старается не показывать, он добрый мальчик, чуткий. Но я-то вижу. Мне это, как хлорка, в нос шибает. Он, бедный, так и сочится скукой, она у него из глаз капает. Он и сидит со мной, и уверяет, что ему интересно, да старается говорить попроще… Но я все равно уже ничего не понимаю! Не моего это полета, мозгом не вышла!

— Да что ты такое говоришь! Ну, ясное дело, он нас уже порядком обскакал. Смотри, я вот опять засел за книжки, чтобы понимать, о чем он болтает. Ох и трудно мне это дается… Но я учусь, учусь понемножку. И потом, все-таки он у нас терпеливый, добрый, он нас любит, хоть мы для него и простоваты…

— Я знаю, что любит, только ему этого мало. Он изнывает, Марсель, вот оно — изнывает. Того и гляди тоже станет неврастеником!

— Лапочка, я все для вас сделаю. Луну с неба достану, только б дотянуться!

— Знаю, славный мой, знаю. Ты тут ни при чем. Это я расклеилась. Выпала я из всего этого… Я так хотела этого ребенка, так мечтала, молилась, свечки ставила, чуть пальцы себе не сожгла… Я хотела подарить ему столько счастья! А выходит, что мое-то счастье ему на один зуб. Знаешь, до чего он нынче додумался? По-английски решил шпарить! Он, видишь ли, получил от Гортензии записку: «Привет, Кроха, мои витрины продвигаются, хочу пригласить тебя с родителями в Лондон, когда они откроются, потому что ты мне здорово помог. Собирайся и приезжай. Жду тебя со всеми почестями». И он собрался ехать. Учит английский, хочет сразу, как приедет, все понимать. Все уже по часам расписывает, куда пойти, что посмотреть, учит историю памятников, королей, королев, метро, автобусов… Хочет пыль ей пустить в глаза! Не иначе влюбился!

Марсель улыбнулся, смахнул слезу. Породил великана, а семимильные сапоги-то и забыл…

— Я вас обоих обожаю, — проговорил он, сгорбившись. — Если с вами что-нибудь случится, я себя изничтожу!

— Никто тебя не просит себя изничтожать, волчище. Просто послушай меня.

— Слушаю, лапочка.

— Для начала надо заняться Младшеньким, подыскать ему учителя на полный день. А то и пару-тройку, ему все интересно. Шут с ним! Пускай растет как чудо-юдо, раз уж я теперь знаю, что он не один такой, — вон и в Сингапуре, и в Америке… Пускай. Спасибо Боженьке, что дал мне этого ребенка…

— Боженьке-Боженьке, — проворчал Марсель, — можно подумать, я тут вообще сбоку припека…

— Не глупи, волчище… Я что хочу сказать: я согласна, пускай он будет какой есть. Я во всем ему помогу. Пусть себе изучает что хочет, хоть я обо всех этих премудростях и слыхом не слыхивала, не буду ему мешать. Я знаю, что не семи пядей во лбу, зачем мне становиться ему поперек дороги? Я его так люблю, прямо нутром, кровиночку мою!.. Так что все, отхожу в сторонку, пусть разгуливается. Но мне самой, Марсель… мне самой до смерти хочется пойти опять работать.

Марсель издал изумленный возглас. Это уже серьезно, заявил он, раз так, виски ему требуется немедленно. Он распустил галстук, снял пиджак, поискал глазами тапки, наполнил стакан. Чтобы слушать дальше, нужно было устроиться поудобнее.

— Так, лапочка, давай. Я столь же не глух, сколь и нем.

— Я хочу вернуться на работу. У тебя, не у тебя… Лучше, конечно, у тебя. Можно подстроиться, на полставки например. Когда у Младшенького будет урок с правоподателем…

— С преподавателем, золотко.

— Не суть! Так вот, когда у него после обеда урок, я могу ходить на работу. Я много чего могу делать. До нашего сына мне, конечно, далеко, но как секретарша я неплохо справлялась, помнишь?

— Более чем, родная. Но это работа на полный день.

— Тогда на складе, у Жинетт и Рене. Я работы не боюсь. И потом, я по ним обоим скучаю, они мне как семья. Мы с ними почти не видимся. А когда видимся, нам и сказать-то друг другу нечего. Я тут рассиживаюсь, руки в боки, барыня такая, а они вкалывают как проклятые. Я теперь и в дорогих винах разбираюсь, и слова знаю красивые, и манеры… Так они теперь меня чуть не боятся! Ты не замечал, когда мы теперь вчетвером встречаемся, как у нас разговор то и дело затухает? Муха пролетит, и то расслышишь! Не то что раньше! Раньше мы и хохотали так, что стекла дребезжали, и глотку разевали, и пели старые песни, всякие там «Черные носки» и Патрисию Карли, и шиньоны на голове крутили, и юбки носили колокольчиком, и локтем друг друга в бок подпихивали… А теперь? Сидим за столом, локти поджали, пьем дорогущее вино, которое ты выбираешь, но дух-то уже не тот!..

— Стареем, лапочка, попросту стареем. И фирма разрослась. Теперь не до бесшабашности. Мы же теперь международные! Контейнеры получаем со всего мира. С Рене нам поболтать просто некогда, по бокальчику пропустить, как раньше, под глицинией, — тоже… Жинетт — та прямо говорит: своего благоверного теперь дома почти не видит!

— Ну вот. А я и вообще выпала из всего этого. Из всего выпала! В твоих делах мне места больше нет, Младшенькому не до меня. Что я делаю? Сижу в своей расфуфыренной квартире, дуюсь на весь белый свет. Я даже горничную отослала, сама все драю. Только так и успокаиваюсь. Целыми днями знай чищу, скребу, оттираю все с хлоркой. Правда, Марсель, если так и дальше пойдет, я скоро коньки отброшу!

— Не каркай! — запротестовал Марсель. — Что-нибудь придумаем! Я соображу.

— Честное слово?

— Честное слово. Только мне надо немного разобраться с делами, сориентироваться, ладно? Не путай меня, у меня и так сейчас забот — не то слово! Везде дергают, всем что-то надо, а на подхвате никого.

— Вот я бы как раз и подсобила.

— Навряд ли, лапочка. Там дела такие, особые…

— А у меня соображалки не хватит, да?

— Не заводись…

— Я не завожусь, просто сама понимаю: умом не вышла. А скоро и вовсе сдурею. Впору будет меня в психушку сдать. Неврастения со смертельным исходом.

— Хватит, Жозиана!

Жозиана опомнилась. Это как же славный, добрый Марсель должен быть расстроен, чтобы назвать ее по имени! Она сбавила тон и сказала уже потише, но неохотно:

— Ладно-ладно, угомонилась, не буду больше ворчать. Только ты уж не забудь что-нибудь придумать, хорошо? Обещаешь?

— Клянусь!

— Так что там у тебя за заботы?

Он огладил ладонью лысый череп, так что кожа, вся в пигментных пятнах, собралась в складки, и пробурчал:

— Обязательно об этом говорить сию секунду? Я бы передохнул, а то, знаешь, жизнь сейчас не сахар, минутка спокойствия мне не повредит…

Она кивнула. Отметила про себя, что надо спросить попозже. Уселась к нему на колени. Обняла за шею. Чмокнула в правое ухо, тихонько подула, вытянув губы трубочкой. Он шумно вздохнул, откинулся назад, прижал ее к себе покрепче. Надо рассказать ей что-нибудь про работу — показать, что усвоил урок.