на пути. По сути это была скорее не забава, а драка. Разыгрывались настоящие войны между разными группировками: печатники против башмачников или галантерейщики против перчаточников. Дело заканчивалось сломанными костями и брызгами крови на булыжной мостовой. Однако игрой эти стычки делало присутствие свиного мочевого пузыря, надутого воздухом.

Невзирая на риск, мы бились за обладание этим неказистым предметом с искренним пылом. Но однажды мы преградили дорогу одному пьяному щеголю, а тот выхватил шпагу и нанес мочевому пузырю несколько колющих ударов. Похоже, в своем воображении щеголь расправлялся с солдатом Армии нового образца, — во всяком случае, он кричал: «Умри, проклятый „рачий хвост“![15] Гори в аду!»

Мяч сдулся, и теперь пинать его не имело ни малейшего смысла, не говоря уж о том, чтобы за него драться. Позже его бросили в водосточную канаву, к зловонным уличным нечистотам. Конечно же, вместо мяча мы сразу накинулись на щеголя, но это было уже совсем не то удовольствие.

Когда тем утром господин Чиффинч отослал меня прочь, я чувствовал себя таким же свиным пузырем — сдувшимся, никому не нужным, ни на что не годным. Страхи и тревоги этих двух с половиной месяцев стоили мне немалых душевных сил. Да и странное возбуждение, вызванное всеми этими событиями, мне совсем не понравилось. Я не хотел испытать это же чувство снова. Но тут я обнаружил, что жажду его, как пьяница вина.

Пригрозив суровым наказанием, господин Чиффинч велел мне помалкивать о том, что случилось в соборе Святого Павла. От Чиффинча я отправился в кабинет господина Уильямсона. Пока слуги разводили огонь в каминах, я ждал других клерков. Чем еще себя занять, я не знал.

Весь день я думал, что господин Чиффинч вот-вот пришлет за мной. Пытаясь заранее угадать вопросы, которые он мне задаст, я размышлял над подходящими ответами. Я даже вообразил, что меня может вызвать к себе сам король. Но порой меня одолевали дурные предчувствия, и мне все чудилось, что по лестнице поднимаются солдаты, которым приказано взять меня под арест. А дальнейшее будущее представлялось мне в еще более мрачном свете: я сгнию в тюрьме, а отец умрет.

За обедом ходили слухи о джентльмене, разбившемся насмерть на развалинах собора Святого Павла. Поговаривали, что вместе с ним погиб рабочий. Имени джентльмена никто не знал.

Но ни Чиффинч, ни кто-либо другой меня в тот день не вызывал, и на следующий тоже, хотя к тому времени стало известно, что разбившийся джентльмен — банкир господин Олдерли, друг доктора Рена, проявлявший интерес к восстановлению собора. Говорили, что король весьма опечален его гибелью.

В субботу меня тоже никто не вызывал, как и в воскресенье. К господину Хэксби я не ходил — ни во двор «Трех петухов», ни в собор Святого Павла. Безопаснее всего сделать вид, будто нашего короткого знакомства не было. А что касается госпожи Ловетт, то о ее судьбе я не знал ничего и не пытался узнать. Через несколько дней состоялись пышные похороны господина Олдерли. В Уайтхолле поговаривали, что слухи о его богатстве оказались сильно преувеличенны и дела свои он оставил в беспорядочном состоянии.

Дни тишины превратились в недели, а меня все сильнее одолевал страх. А страх есть предчувствие зла, своеобразная болезнь духа. Или можно сравнить это чувство с глубокой, всепоглощающей бездной, которая вытягивает из тебя душу, и остается одна лишь пустая, ни на что не годная оболочка.

Совсем как свиной пузырь, когда-то бывший мячом.

Приближалось Рождество.

Наступили сильные холода. Все говорили, что зима в этом году предстоит особенно суровая, и, как всегда, ее тяготы болезненнее всего ударят по беднякам. А нынче лондонцы будут страдать от морозов особенно жестоко, ведь после Пожара многие остались без крыши над головой.

Должно быть, хуже всего придется тем, кто вернулся на развалины своих жилищ. Эти люди влачили жалкое существование, забиваясь в углы заваленных обломками подвалов с обвалившимися потолками. На замерзших пепелищах они сооружали хижины и шалаши, в которых дожидались весны и надеялись, что однажды провидение снова будет к ним благосклонно.

В День святой Люсии, самый короткий день в году, по пути в Уайтхолл я проходил мимо собора Святого Павла. Правительство и власти Сити до сих пор спорили, что делать со зданием, восстанавливать или отстраивать заново, а тем временем собор приходил все в больший упадок и запустение. Дороги вокруг очистили от обломков, и теперь днем повозок по ним проезжало гораздо больше, чем всего лишь месяц назад.

В Уайтхолле в кабинет господина Уильямсона доставили записку для меня: мне было приказано ожидать господина Чиффинча в его покоях.

Закутанный в меха, Чиффинч грелся у камина в своем кабинете. Вид у него был нездоровый — должно быть, от избытка вина. Глаза превратились в щелочки, а пухлые розовые щеки пошли желтоватыми пятнами. Его внимание поглотило некое письмо, и Чиффинч заставил меня стоя дожидаться, пока он дочитает послание до конца.

— Господин Уильямсон хорошо о вас отзывается, — наконец произнес Чиффинч, откладывая лист бумаги. — В целом он вами доволен. Описывает вас как сдержанного молодого человека, добросовестно выполняющего свою работу и к тому же не болтливого.

Я молчал.

— Господин Уильямсон пишет, что после Рождества намерен взять вас на постоянную службу. Разумеется, вы будете всего лишь младшим служащим — к тому времени появится вакантное место, которое нужно будет заполнить. Ваше жалованье будет составлять около ста пятидесяти фунтов в год.

— Благодарю, сэр. — Мой голос звучал тихо, но я готов был вопить от радости.

Такое продвижение по службе — добрый знак, причем не только для моего кошелька: новая должность сулит много других выгод, не говоря уже о повышении моего статуса среди сослуживцев.

Чиффинч громко чихнул.

— Слышали про Совет красного сукна?

— Нет, сэр.

— Его возглавляет лорд-камергер. В нынешние времена важной роли он не играет и, насколько мне известно, никогда не играл. И все же он существует до сих пор, как часто бывает с организациями подобного рода. Его члены встречаются раз в квартал, чтобы наметить круг задач на следующие три месяца. Им требуется секретарь, который будет записывать решения, принятые по итогам этих собраний, и я предложил его светлости вашу кандидатуру.

Я хотел еще раз поблагодарить Чиффинча, но он вскинул руку, прерывая меня:

— В дни собраний господин Уильямсон будет освобождать вас от службы. А так как проводятся они всего четыре раза в год, вряд ли ваше временное отсутствие будет для него большим неудобством. Если не