— И как же мы, Нолдор, вписаны в ваше многоголосье? — скользнув взглядом по отцу и сыновьям, изгнанник стал ещё серьёзнее, голос зазвучал угрожающе. — Вероятно, использованы иные слова, но суть мне известна:

«Феанаро. Сын Мириэль.

Нолофинвэ. Сын короля Нолдор.

Арафинвэ. Сын Индис.

Один народ. Одна кровь. Одна семья.

Один — изгнанник.

Другой — король.

Третий — никто».

Засмеялся даже не подаваший признаков жизни Тьелко, Эонвэ прищурился, мол, ладно, Куруфинвэ, будь по-твоему.

— Изгнанник-король-никто, изгнанник-король-никто-изгнанник, — Майя заговорил сначала медленно, но постепенно речь зазвучала быстрее и быстрее, — колесо Рока завертелось, набирая скорость, и полетело по склону, который с каждым проворотом всё круче, на пути всё больше острых камней, всё сильнее удары и треск ломающихся спиц, но остановиться уже нельзя. Теперь возможных концов только два: колесо выдержит бешеный спуск и остановится внизу, поломанное и жалкое, но преодолевшее всё, тем и гордое, либо рассыплется щепками ещё на склоне и застрянет жутким напоминанием о жестокой расплате за слишком высокое мнение о себе.

Майтимо со вздохом опёрся лбом на руку.

— Трунь, — прокомментировал Макалаурэ, ущипнув струну.

— Мы те, кто мы есть, — совершенно не смутился Феанаро, испепеляя взглядом Айну.

— Очень рад за вас, — улыбнулся слуга Манвэ. — Можно я пойду? Я согласен на изгнание, только оставьте меня в покое.

— Айнур разделили Нолдор, — проигнорировав слова Эонвэ, продолжал Куруфинвэ, — на затерянную среди скал крепость-тюрьму, которой однажды суждено лишиться хозяина, роскошный дворец, уже лишившийся хозяина и не желающий принимать в своих залах наместника, и покои матери незаконных детей, где хозяина никогда и не было.

— Феанаро, — Финвэ напрягся, — ты забыл, что я здесь и поддерживаю тебя? Я не заслуживаю даже минимальной благодарности в виде не упоминания Индис в дурном ключе?

Взгляд сына ушедшего в изгнание нолдорана выразительно сказал о том, что вторая королева не может претендовать на иное отношение, что любовь наследника к отцу не отменяет понимания происходящего и обиды от предательства самых близких, однако просьба была исполнена, и слова не прозвучали.

— Мы те, кто мы есть, — подхватил вдруг Морифинвэ Карнистир, подняв Палантир над столом, — и, разделённые натрое, твердим каждый своё:

«Мы снова станем великими! Беды сплотят нас!»

«Я докажу, что могу быть первым! Главное — удержать власть».

«Мы отомстим за позор! Настанет наше время!»

И любой повторит:

«Мы те, кто мы есть!»

«Я тот, кто я есть».

«Мы те, кто мы есть».

— Плавная безмятежная мелодия блаженства Амана, — задумчиво заговорил Эонвэ, словно боясь сболтнуть лишнего, — изначально хранившая в памяти тревожные ноты, для некоторых разбилась ударами в гонг и барабанной дробью, превратившись в марш, больше похожий на похоронный, нежели на победный, навеки лишив истерзанные сердца возможности быть счастливыми.

Пылающие глаза Феанаро полыхнули, однако глава Первого Дома сдержал бушевавший в душе огонь.

— Ты так и не ответил, посланник, — руки Куруфинвэ сдавили столешницу, — что вы, Айнур, знаете о роде Эльдар? Что вам известно о Замысле? Что вы знаете о Добре? Что знаете о Зле? Вы вечно утверждаете, будто Эру не открыл вам многого, но ведь это ложь! Вы избрали путь слепцов, но как поступите, если завтра неведомый доселе ужас падет на нас? Что, если повторится прежняя беда? Что вы сделаете?

Эонвэ молчал, уже зная, что ответит.

— За тысячу лет Эпохи Древ, — речь Феанаро становилась всё громче, — в вашем Валиноре не стало больше порядка! Вы уверены, что один из вас пресытился кровью, слезами и криками? Почему вы обвиняете меня и мой народ, будто мы ранили Арду, которая постепенно угасала с самого зарождения, и вам известно, по чьей вине? Кто на самом деле виновен, что не осталось даже памяти о первозданной чистоте, а повсюду, кроме вашего Валинора, царит вечный мрак? Я знаю, вы скажете, будто это Нолдор убили надежду, это Нолдор жаждут власти, однако когда-то был братский народ в Амане. Что же изменилось, Владыки? Нолдор столь сильны, что именно нам, а не вам предстоит написать самые страшные страницы Истории Арды? Если это так, значит, и самые светлые и великие страницы также будут нашими! Мы те, кто мы есть, мы — Нолдор. Что вы рассказали нам о нас? Что вы сами знаете о себе, Айнур?

— Просто песня! — восхитился Макалаурэ, чувствуя, как рождается строка за строкой.

— Владыка Манвэ не передал вам своё Слово, — ответил Эонвэ, очень надеясь, что не поддержанный им разговор-монолог окончен.

— Слово Валар! — расхохотался Феанаро, и беседа продолжилась.

Однако для менестреля перестало существовать всё, кроме музыки и поэзии. Канафинвэ Феанарион вдруг погрузился во тьму, состоящую из дивного света, к которому нельзя прикоснуться, а стремиться и любить можно бесконечно.

И сияние пело[1]:

«Ветер разрушит стены, прахом осыпятся горы…

Счастливо жили эльфы в светлых дворцах Тириона.

Валар, не знавшие гнева, их одарили любовью.

Были одной семьёю, были единой кровью.

Кто же король, кто изгнанник?

Брат, позабывший брата…

Так зародилась злоба, так наступила расплата.

Были невинны взоры, помыслы чисты были…

Как же вышло, что братья вдруг о родстве забыли?

Стылым холодом дышат северные вершины,

В светлом дворце Тириона пахнет склепом и пылью.

Злоба таится в мыслях брата, предавшего брата.

Так ли уж он виновен? Слишком страшна расплата!

Кто королём родился — стал изгнанником ныне.

Зла не знавшие Валар строго его осудили.

Но, как и прежде, Мелькор строит козни средь Нолдор.

Валар, не знавшие гнева, брата судить не могут.

Зла не знавшие Валар, злобу ваш брат рождает!

Но придут перемены, час расплаты настанет!

Бредит прежним величьем, кто королём был прежде,

Словно огонь под пеплом, тлеет в душе надежда.

Жаждет изгнанник власти, жаждет обиженный мести.

Вспыхнет яростно пламя ради попранной чести!

Верят в своё всесилье Валар, полны гордыни…

Вспыхнет, как пламя, ярость, в прах распадётся твердыня!

Помыслы были чисты, были невинны взоры…

Но зародилась зависть, но начались раздоры.

Сколько случилось