class="p1">Днём раньше из страха за судьбу сына, он вынудил его с Трепкой удалиться, запретил ему участвовать в этом смертельном бою.

– Это последний, может, раз Господь Бог мне дозволил стоять в битве с вами, – сказал он своим, – пусть же позора не понесу! Неприятель силён, но, обременённый добычей и табором, не ожидает нас… Мы победим его…

Его голос прерывало учащённое дыхание. Он посмотрел на воевод, называя их по имени, позвал к себе хорунжих, обещая им свою благодарность.

– Последний раз я с вами иду, – повторил он, – мы верим в Бога и победим.

Все подошли к нему, обещая сражаться до последнего.

Король в этот день надел свои старые, испытанные, во многих местах погнутые и порубленные доспехи, шлем без каких-либо знаков, потому что и так его рост делал легкоузнаваемым и неприятеля на него вызывал.

Воевода краковский начал вместе с иными просить его, чтобы стал в стороне, не вмешиваясь в бой, а им позволил столкнуться с неприятелем – но никакая сила на свете остановить старца не могла. Рвался в первые шеренги с юношеским нетерпением.

Добавили ему нескольких человек к боку, чтобы его, по крайней мере, заслоняли.

– Не бойтесь за меня, – сказал он Хебде, – даст Бог победить, буду целым, – но если нас встретит поражение, не хочу живым выйти с поля!

Сказав это, король вместе с другими бросился на лагерь крестоносцев.

Цепи, которые его опоясывали, при первом ударе были порваны. Польские отряды вторглись в лагерь, смешались тут крестоносцы с поляками, а где шеренги разрывались, одиночный бой аж под шатрами и в центре лагеря распространялся.

Туман долго не позволял ничего разглядеть, кроме постоянных сражений, конных, пеших, и, наконец, лежащих уже на земле, отступающих и наступающих противников.

Около полудня, когда ещё по-прежнему кипел бой, солнце прорвалось через серые покрывала… и открыло глазам страшную картину – самих сражающихся.

Поле боя было устлано трупами и ранеными. Среди них, на них сопротивлялись ещё крестоносцы, зная, что спастись не могут, а сдаться не хотят ещё.

Маршал разогревал остатки, собирая разбежавшихся, обещая прибытие комтура хелминского и подкрепления.

Рядом с ним, окружённый избранным рыцарством, стоял с орденской хоругвью Иван, солдат великой силы и мужества, которому из-за этой фигуры и представленных уже доказательств отваги на поле боя, доверили самое дорогое знамя.

Воевода Винч с Добком бросились на кучку и, отовсюду её опоясав, стиснули так, что, поражённый топором Добка, гигант пал, хоругвь увлекая за собой на землю.

Маршал, который увидел это издалека, закрыл глаза, рука его бессильно опустилась. Стоял, не думая уже о сражении, и новый отряд, который на него напал, вместе с товарищами забрал его в неволю.

Перед вечером битва была почти окончена и, однако, король рыцарству ни оружия не давал сложить, ни лечь на поле боя. Он был уверен, что с прибытием позванного подкрепления бой начнётся ещё раз.

Пленников связали верёвками, затащили в шатры, окружённых стражей. Войско не вытерло мечей и не дало отдохнуть коням.

Действительно, из-под Бреста подошли подкрепления под командованием Плауена. Когда увидели его приближающегося, пленники были уже под стражей, а король был готов к новому бою.

Это был бой в широком поле, со свежими солдатами, согретыми местью, когда король имел с собой уставших уже полнодневной битвой, но победой поднятых духом.

Раненый в этой второй встрече, но согретый тем, что ему этот день платил на каждом шагу великим счастьем, Флориан Шарый, который уже трёх знаменитых рыцарей ссадил с коня и отдал в неволю, бросился со своими несколькими соратниками прямо на великого комтура, Плауена.

Самые храбрые братья крестоносцы защищали последнего командира. Шарый с такой яростью напал на них, ведя за собой серадзян, что три копья одновременно, проткнув лёгкие и уже помятые в бою доспехи, вонзились в него.

Он упал, не издав стона, ужасно разодранный, на поле боя, в минуту, когда следовавшие за ним бросились на Плауена и взяли его в плен.

Шарый весь этот свой поход отбывал на верном сивом коне, который издавна ему служил. Были это неразлучные товарищи и друзья, конь знал голос, походку – чувствовал пана издалека. В походе они казались каким-то единым кентавром, в котором душа и ум обоих были общими.

Когда окровавленный Флориан упал, обеими руками хватая разодранное тело, из которого выходили внутренности, над ним стоял конь, копытами он врылся в землю и покрыл его собой. Он охранял, чтобы его не растоптали и не раздавили, жертвой чего падало столько же людей, сколько от меча и топора.

Шарый был воспитан и закалён, как подобает рыцарю. Каждую минуту готов умереть, каждый час готов страдать, чувствуя в себе жизнь, вспоминая дом, жену, детей; обеими руками нажимал он на внутренности и оставался под конём среди кипящего вокруг боя, ожидая, что устроит Провидение.

Он выполнил свой человеческий и рыцарский долг до конца. Теперь должна была выступить та Божья опека, которая распоряжается жизнью и предназначением человека.

В душе своей он вздохнул к Богу.

Мог ли он быть спасён от Его приговора? Нужно было мужественно ждать минуты, в которую могло прийти спасение. Предназначено ли ему было умереть? Должен был с мужеством дождаться смерти.

Конь всё время стоял над ним, от иных, вырывающихся и скачущих галопом по полю боя и наезжающих на него, защищая и заслоняя пана.

Флориан не знал уже, что делалось около него, слышал только крики своих победителей. Кровь из ран лилась обильно, обеими испачканными в ней руками он чувствовал как бы кипяток – не мог их отнять на минуту, потому что разорванное тело… вместе с кровью выбросило бы внутренности.

Пот выступал на его лице, он спокойно молился… Он рассчитывал, скоро ли может явиться помощь, хватит ли ему сил ждать долго…

Обморок временами, как бы облаком застилал ему очи, но великая сила воли победила его – он стряхнул эту пытку… спартанской силой, силой тех мучеников, в жизни которых возрастала вера.

Перед его глазами стоял его дом, семья, старый отец… и тот страшный сосед, жертвой которого могут стать самые дорогие, если бы он туда уже не вернулся.

Он не потерял ещё надежды. Кровь, в самом деле, утекала, но сильные ладони держали разодранные раны соединёнными. Рукой запихивал внутренности и… ждал…

Бой, казалось, отдаляется от него… приблизился раз снова, отошёл и для него наступила тишина, почти более страшная, чем битва… Конь с опущенной головой, нюхая вытянутые его ноги, то стоял спокойный, то нетерпеливым ржанием, казалось, зовёт на помощь людей.

Насколько