Особняком всему этому стояла девушка, встреченная утром на берегу синего моря. Сейчас, в ночи, он верил, что, если нет сил ждать, когда что-то сломается в заведенном порядке бытия, надо прежде всего беречь свою душу.

Странно устроена людская душа, как бы плотно ни была она заселена образами родных и близких, друзей и недругов, а всегда найдется в ней местечко еще для одного человека. Полина вошла в жизнь Андрея, как после недолгой летней ночи приходит утро, мягкое и ласковое, осиянное ясным солнышком. Таким, каким оно встретило однажды их у околицы, под тремя соснами. А еще через несколько минут мотоцикл легко вынес их на скалистый гребень сопки, и небо круто взмыло вверх и раскинулось необозримо и безбрежно. Так, случается, выносит тебя морская волна, на мгновение оставляет висеть в воздухе, и теряешься в свете и звоне, и в восторге замирает сердце. Полина поправляла растрепанные ветром волосы, поглядывала на него из люльки, разделяла его радость. Почти месяц прошел со дня их знакомства, а чувство удивления не оставляло Андрея, он хотел и боялся поверить в то, что эта девушка понимает и разделяет его чувства. Этим утром он взял Полину с собой, решил показать ей, что открыл для себя на этом острове.

Андрей остановил мотоцикл у подножья сопки, на вершине которой когда-то впервые увидел Игреневого. В звенящей тишине неслись над морем невесомые, насквозь пронизанные солнцем облака, понукаемые ветром-верховиком, они наискосок пересекали остров.

– Отсюда начинаются мои владения, здесь я и встретил Игреневого, помнишь, я тебе рассказывал?

– На горе гордо стоял рыжий конь с мохнатой гривой и думал: чего это егерь Братко там, внизу, копошится? – засмеялась Полина.

– Над этим грех смеяться, – нахмурился Андрей. – У меня до сих пор сердце болит, жаль коня, а рассчитаться за его смерть пока не могу, слаб в коленках…

– Вот уж не знала, что в тебе столько злости. Что с тобой происходит? Да, трудно тебе здесь, с дядькой не ладишь. Вроде простой, понятный ты парень, а иногда, как сейчас, замыкаешься, и тогда не могу я тебя понять – что у тебя на душе? И начинаю бояться за тебя.

– Ничего со мной не случится. Только вот копится, копится во мне злость, а выкинуть ее из сердца не могу. Все оттого, что впустую трачу силы. Сделаю на копейку, потрачу на рубль. Люди словно с ума посходили, ничего им не жалко: тащат, крадут, убивают. Возле тебя маленько оттаял, а то уж разучился по-человечески к людям относиться. Сначала пригляжусь – не браконьер ли?

– Не любишь ты людей, Андрей.

– А за что мне их здесь любить? За то, что губят все живое? Хочешь, покажу тебе старую лесосеку? Побоище. Столько лет прошло, а больно смотреть, как покрушили сосны на дрова. Наверное, ты права, что нет у меня любви к людям.

– Ты сначала в самом себе отыщи согласие, почему ты решил, что оно непременно должно быть в других? Ты не задумывался: отчего все мы так живем: недослышим, недовидим, недочувствуем?

– Все кругом пропиталось ложью. И как избавиться от этой напасти? Не знаю. Собираем беды себе на голову, и когда-нибудь свалятся они на нас, задавят. Не-ет, каждый обман, каждая жестокость отзовется еще большим несчастьем. Хватит витать в мечтах, что вот-вот подойдет благословенное время. И я, и ты, каждый из нас должен сохранять в себе то хорошее, что осталось. И тогда, может быть, через много лет, в другом поколении отразится наше стремление быть лучше, умнее и добрее, – торопился высказаться Андрей, понимая задним числом, что совсем не к месту затеял он этот разговор.

– И верно, одичал ты здесь, – беспокойно глянула на него Полина, – одиночество тебе не на пользу. И неизвестно, до чего ты додумаешься.

– Поживи с мое на острове, такое узнаешь… Извини, не хотел я этого разговора, да опять сорвался. Что в голове, то и на языке. Ехал сюда, думал: вдруг повезет, встретим диких лошадей. В последнее время я их почти не вижу. Не подпускают, боятся.

– Ничегошеньки-то я о тебе не знаю. А когда не знаешь, начинаешь бояться.

– Ну вот, договорились, осталось только поссориться. Но обещание надо выполнять, поехали, – сказал Андрей и завел мотоцикл.

Они неторопливо брели по старой вырубке. Раньше Андрей часто встречал тут диких лошадей, а сейчас и следов не находил. На полянах бушевал пожар разнотравья. Маралий корень раскрыл плетеные корзинки, выставил напоказ темно-розовые головки, темным соком налился резной лист чернобыльника, тысячелистник – порезная трава – нежился под солнцем, отцветал байкальский шлемник – уже таяли его причудливо расплавленные фиолетовые цветы, склоняла острые азиатские шапки томная вероника, и кровохлебка качалась на ветру.

От вырубок Андрей и Полина пошли по склону и скоро напали на брусничник, сохранивший прошлогоднюю сладкую ягоду.

– Вот уж не знала, что в июле можно бруснику собирать, – смеялась Полина перепачканными темным соком губами. – Думала, что ничем ты меня сегодня уже не удивишь больше, – говорила она, собирая ягоду в ладошку.

И вдруг с шумом и треском из-под самых ног Андрея поднялась большая черная птица, заполошно пролетела несколько метров и плюхнулась в траву: захромала, поволочила крыло. Не обращая на нее внимания, он осторожно раздвинул траву и поманил Полину. Среди глянцевитых листочков брусничника испуганно жался к земле пестрый комочек, поглядывал черными бусинками глаз.

– Поглядывай под ноги, где-то рядом должны быть другие птенцы, – зашептал Андрей.

Но из-за куста на него ринулась вторая копалуха, и теперь уже обе птицы кружили вокруг них, испуганно вскрикивали, беспокоились за детей.

Андрей и Полина осторожно отступили назад.

– Нет, ты видела, – счастливо смеялся Андрей, – такие осторожные птицы, а как самоотверженно бросились на нас. Жизнь готовы отдать за птенцов. Нынче здесь глухари играли азартно. Что тут творилось весной на зорьке! Сердце замирало и дрожь брала, как они пели. Косачи бьются, налетают друг на друга, но больше для форсу, подругам себя показывают. Посмотришь на них, послушаешь, и жить хочется.

– Да ты ко всему прочему еще и романтик, – сказала Полина и взяла его за руку. – Теперь мне ясно, что тебя держит на острове.

И в эти минуты Андрей понимал, что свобода, к которой он так стремился, зависит от всего, что его окружает: от этих солнечных полян, этих пестрых птиц, этой смеющейся девушки. От всего того, что не послушно его воле и его желаниям. Знал теперь он: невозможно вырвать себя из крепко скованной цепи жизни, и чем больше он бился, пытаясь освободиться, держаться особняком, тем больше заковывал себя, тем больше зависел от всего этого ликующего и страдающего мира.

Обратная дорога показалась короче, и когда до поселка осталось всего несколько километров, Андрей заметил сидящую на камне у обочины Таисию. Он заглушил мотор и подошел к ней.

– А мне говорили – хворает моя соседка, а она в степи цветы собирает, – громко и весело заговорил он.