– Ты что, мать, расстроилась, что ли? – тронул ее за плечо Венька. – Перестань реветь-то, люди тебе подарок принесли, почтение сделали, а ты мокроту развела. Ну-ка, давай поднимайся! – потянул он ее за рукав. – Вино киснет! – закричал дурным голосом, по-петушиному оглядывая двор.

– И чего это я в самом деле? Гости дорогие, приглашаю всех к столу, – поддалась Таисия на уговоры, поднялась и пошла неверной походкой к навесу, увлекая за собой враз повеселевших гостей.

Андрей сидел рядом с Полиной и старался не смотреть на неожиданно богатый стол. Постаралась Таисия, любому доброму дому такой стол сделал бы честь. Хотелось уйти от такого веселья, но поступить так было бы бессовестно.

А над столом властвовал Венька: командовал, накладывал закуску, наполнял чарки вином, покрикивал на мать и отца. В замешательстве и растерянности Андрей что-то пил, что-то ел, послушный какой-то злой воле, распространяемой этим человеком, и никак не мог совладать с собой, сравняться по настроению с другими гостями, дружно похохатывающими над шутками Веньки. Он один перекрикивал всех, пьяный кураж уже взял его: набулькав полный стакан, принуждал пить соседей до дна и сам не отставал. Старик, поначалу молчавший, тоже ожил, вертелся от соседа к соседу, и с каждой рюмкой пронзительнее становился его голос. Казалось, все люди, собравшиеся за этим столом, прикинулись беззаботными и пьянее, чем на самом деле.

Разлад в веселье вносила одна Таисия, Андрей заметил, как вновь потекли по морщинам слезы, и она не вытирала их. Венька наклонился над матерью:

– Ну, ё-моё, снова да ладом, хватит нюнить!

– О себе я плачу и о тебе, сына, плачу, который каку-никаку безделушку купить мне не догадался. Сама бы не напомнила, никто бы и не вспомнил, что я сегодня именинница. Вспомни, сынок, когда мы в последний раз отмечали мой день рождения? – ослабленным голосом говорила она, но Андрей хорошо слышал в застольном шуме ее шепот.

– Не помню, – растерялся Венька, опешив. – Верно, давно не гуляли. Да ты что, старая, ополоумела совсем. Да у меня и денег-то на подарок не было, да и что тебе надо? Вроде все есть для нормальной жизни, – быстро, обеспокоенно говорил он. Никак не доходило до него, как это она, смиренная и тихая, решилась обиду высказать, а он не хотел и не умел уже в виноватых ходить.

– Так пошел бы и заработал матери на подарок, небось не обломились бы руки, – захлебнулась она в слезах. – Вырастила! Какой ты мне сегодня подарок припас? С утра сетку красного вина из магазина приволок. Такой ты мне подарок сделал…

– Ну ты, мать, совсем уже, кто это вино пьет-то? Сама и пьешь, запретишь, что ли, тебе? – озлился Венька. – Да чего тут с тобой разговаривать, пьем-гуляем!

«Напиться, что ли? – мрачно подумал Андрей. – Только бы не видеть это унижение, не чувствовать. Перестать жалеть Таисию». На Полину он боялся глаза поднять, отчего-то было ему совестно перед ней. Но она тихонько разговаривала с одной из соседок, и Андрей рад был тому, что не обращает Полина на него внимания. Время от времени он поглядывал в угол, где сидела именинница, все казалось, что встанет она, уйдет от этого веселья, начатого со слез.

«Жалко ее, жалко всех», – подумал Андрей и не заметил, как растопило льдинку в груди, тело налилось невесомостью, голову затуманило, и он вместе со всеми стал смеяться над Венькой, который очень уж смешно стал выкобениваться.

Застолье развернулось вовсю. Старик вынес из избы баян, уселся посреди двора на табуретку, шире плеч растянул меха, и грянула песня. Не успели ее допеть, как из-за стола выскочила молодая бабенка, а следом за ней мужик, да вбили каблуки в землю. Совсем ушла горесть-печаль от Андрея. Весело было наблюдать, как виднеется над баяном лысая макушка старика, как короткие руки хотят привольнее развести мелодию, как ходуном ходит двор от пляски. Полина проверила его настроение несколькими фразами, успокоилась и больше не заговаривала, да и не получалось здесь разговора.

Солнышко по крыше дома скатилось под гору, мягкие тени легли во дворе, но вечер не мог приглушить веселье. Веселье дало трещину неожиданно, когда старик что-то там тронул в баяне, как-то ладно провел по клавишам: медленно, плавно, и смолкли разгоряченные люди, и уже первый сладкий бабий голос протяжно и мучительно вывел:

И сердце оборвалось, и откликнулось, и отозвалось, и слилось с песней, а вместе с ней полетело собирать чужую щемящую боль. Слезы подступили к глазам, накипали – вот ведь как согласно подхватили ее все люди, как сроднила их песня, как они добавили в нее каждый свое.

А после еще что-то такое мучительное и трогательное, неизбывно дорогое и понятное каждому плеснули в свою песню – позови сейчас они Андрея идти куда-то, биться за что-то, не раздумывая встал бы и пошел. Нельзя с такой песней и с таким чувством, ею рожденным, неправедное дело сотворить.

Погасла песня. Оглянулся Андрей вокруг себя, избавляясь от наваждения и удивляясь, как это простые слова могут таить в себе целую жизнь, соединять всех этих людей, сидящих за одним с ним столом? Просветленными лицами смотрели они. Что-то там, за его спиной, видели они? И за воротами, и дальше. Обжигающее чувство родства и близости охватило его, своим чувствовал он сейчас себя среди этих людей, легко и радостно было сидеть с ними за одним столом.

Потом он смутно помнил, как прощался у ворот с Таисией, которая что-то говорила им с Полиной: то ли благодарила, то ли беспокоилась за них. В себя пришел на берегу моря. Полина сидела рядом, гладила мокрыми холодными ладошками по горячим вискам, тихо приговаривая:

– Бедненький, дурачок, не умеешь пить и не пей, зачем поддался, и на меня затмение нашло, не остановила тебя…

– Пьяный, – с ужасом и стыдом сказал он сам себе, но вышло вслух. – Прости, Полина, я не знаю, почему так случилось.

– И не умей, не надо, – твердила она.

– Песня, это песня все, – вспомнил он вдруг и не удержался, повторил звучащую в нем мелодию.

Степь да степь кру-у-гом…

– Я и говорю – дурачок, песне поддался, какой ты у меня еще глупый, Андрейка, – ласково засмеялась Полина.

Они еще полчаса посидели на берегу, и отхлынул хмель, вынесло из головы свежее дыхание ночного моря, лежащего у самых ног, нагоняющего волны на белый песок.

– Попадет мне из-за тебя, потеряли меня, наверное, – осторожно напомнила Полина.

Андрей проводил ее, попрощался и пошел домой, пытаясь разобраться в себе, терзаясь неопределенной виной перед Полиной, но что-то другое привнес в него этот праздник.

С этого дня между ним и Полиной установились доверительные отношения. Жизнь обрела иной смысл. Работа по-прежнему держала его крепко, но в тайгу он уезжал и приезжал оттуда с одной мыслью, что вечером его ждет встреча с Полиной. И умом понимал, и сердцем чувствовал, как размагничивают его эти отношения, мешают быть собранным и устремленным, но ничего поделать с собой не мог. К Полине испытывал он сейчас чувство, похожее на сильную нежность, такую, что горло перехватывало от радости и удивления. Встречались они часто, но она по-прежнему оставалась для него такой, какой впервые он увидел ее на берегу моря: светлой, ясной, будто с мороза вбежавшей в этот летний распахнутый мир.