– Она время от времени заходила в его галерею и, очевидно, пала жертвой его обаяния, – добавил он с сардоническим смешком. – Я видел его однажды и не могу понять, в чем его привлекательность, но я ведь не женщина. Оливия заявила, что они с ним говорят на одном языке, – продолжал он, снимая со стены небольшой портрет XVIII века. – Им нравится одно и то же. Так что они собираются открыть новую галерею, а мне оставляют моего Клода Лоррейна. Им удобнее жить здесь, рядом с новой галереей, поэтому она попросила меня освободить квартиру. – Он пожал плечами, затем рассмеялся: – До свидания, Пиккадилли.

– Вы, кажется, даже рады.

– Рад? Я просто счастлив. Господи, я готов пожать руку этому человеку. Он оказал мне такую услугу.

– А где вы будете жить? – спросила я, подходя к окну.

Из него была видна Сэвил-роу. Кортеж такси медленно полз по улице, как процессия блестящих черных жуков.

– Ну, пока еще не знаю, – сказал он. – Поеду в свой сельский дом, поживу там, а тем временем подыщу что-нибудь в городе. Мне нравится здесь, но я прекрасно могу жить в любом другом месте.

– Так, значит, это все вы теряете, – сказала я. – Она бросила вас.

– Да, – ответил он, ухмыляясь. – Мне так повезло! А теперь не хотите ли пойти прогуляться?

Мы не спеша пошли по Пиккадилли за «Хэтчардз», затем пересекли Дюк-стрит, прошли мимо магазина, торгующего дорогими сумками, миновали колоннаду «Ритца», где яркие мохеровые джемперы и блестящие кожаные пиджаки, казалось, теснились в витринах, чтобы привлечь к себе внимание. Затем мы прошли через ворота Грин-парка. Там повсюду были парочки, растянувшиеся на траве, лежащие в полосатых шезлонгах или гуляющие под деревьями. Высоко над нашими головами со страшным гулом проплыл самолет. Глянцевые вороны важно бродили вперевалку, затевая драки с голубями, или лениво поднимались вверх, взмахивая огромными черными крыльями. Мы прошлись по аллее платанов, одетых в великолепную зелень раннего лета, и нашли скамейку, наполовину стоявшую в тени.

– Давайте сядем здесь, – предложил он. Довольно Успешный потянул меня к себе, и мы сели бок о бок, улыбаясь в солнечном свете и соприкасаясь бедрами. Затем он взял мою руку в свою, а другой обнял за плечи. Волна жара поднялась, как ртуть в термометре, от кончиков моих пальцев до макушки.

– Ну вот, Тиффани, мы здесь, – сказал Довольно Успешный просто.

– Да, – отозвалась я, – мы здесь.

И затем его лицо приблизилось, вот оно все ближе и ближе, и я почувствовала его губы, сухие и мягкие, на своих губах. От его шеи слегка пахло «Живанши», и я подумала, как хорошо было бы умереть прямо сейчас, потом я перестала о чем-либо думать, потому что умерла, чувствуя невероятное счастье. Гул транспорта перекрывал биение моего пульса и настойчивый ритмичный стук сердца. Довольно Успешный поцеловал меня снова и потом просто держал мою руку в своей, перебирая мои пальцы, как будто они были загадкой, которую он силился разрешить.

– О, Тиффани, – произнес он тихо. – Ты такая милая и… – он поднял глаза к небу, —.. удивительная.

– Спасибо, – сказала я.

– Вот почему ты мне так сильно нравишься. Потому что я нахожу тебя такой… особенной.

– Своеобразной? – предположила я.

– Да, – сказал он. – Точно. Своеобразной. И ты так хорошо информирована, Тиффани. Я имею в виду, ты так много знаешь. – Он взглянул на меня лукаво: – Номер 137?

– М-м, от Хрустального дворца до Оксфорд-Серкус.

– Через?

– О. М-м, через Клапам-Коммон и Гайд-Парк-корнер.

– Очень хорошо. А 271-й?

– От Ливерпуль-стрит до Хайгейт.

– Остановки у?..

– Эссекс-роуд и Холлоуэй.

– Да. Так, а номер… 249?

– От Ватерлоо к Уайт-Харт-лейн через Семь Сестер.

– Блестяще. А что ты скажешь о номере 65?

– Ох… э-э… э-э…

– Давай.

– М-м… ох…

– Извините, вынужден вас поторопить.

– Э-э, от Элинг-бродвей, – сказала я вдруг.

– Идет до?..

– О господи, м-м-м, до Кингстона. Да, в Кингстон через Кью-Бридж и Ричмонд.

– Великолепно. А номер 48?

– От Лондонского моста до Уолтамстоу через… Шордитч и Хэкни-Сентрал.

– Очень впечатляет. И наконец, – сказал он, – номер 68а.

– О, я знаю этот маршрут. М-м… от площади «Слон и замок» к Южному Кройдону через Кемберуэл и Херн-Хилл, – заключила я весело.

– Ох, Тиффани, – сказал Довольно Успешный, – ты такая умница. – И снова меня поцеловал. – Тиффани?

– Да?

Я взглянула в его карие глаза, а он снова потянул мою руку, мою левую руку и снова стал перебирать мои пальцы.

– Знаешь, Тиффани, «„Бриллианс" творит чудеса…»

– Творит чудеса? – переспросила я слабым голосом.

– Да. И я хотел просто спросить… как-нибудь потом… учитывая мои изменившиеся обстоятельства, мог бы я заинтересовать тебя… полной занятостью?

– О… ну… я не… я не…

– Потому что, понимаешь, Тиффани, – он посмотрел на меня, – это настоящее, ведь так?

Я засмеялась:

– Ну, я не знаю…

– Мы это чувствуем, да? – добавил он с вопросительной улыбкой.

– Ну да… да… может быть, – призналась я. – Возможно… я…

– Да, – сказал он. – Я думаю, мы это чувствуем. И я чувствую, что мы должны быть вместе, Тиффани, ты и я, «Потому что жизнь достаточно сложна».

Неподалеку слева от нас сидела на зеленой лужайке молодая женщина с маленьким мальчиком. Она читала ему «Ветер в ивах». Я поглядывала на них краем глаза. Они сидели на траве скрестив ноги. Она была скорее похожа на няню, чем на мать; мальчик слушал ее с восторгом, время от времени глядя на картинки.

– «Крыс прошел по маленькой тропинке вперед… – читала женщина, – … по своей привычке. Он сгорбился, глаза его уткнулись в серую дорогу, которая лежала перед ним; он не замечал бедного Крота, когда вдруг до него донесся призыв и пронзил его, словно электрическим током».

– А почему тесть навязал вам это условие? – спросила я. – Ну, чтобы никогда не покидать Оливию.

– Потому что это произошло с ним самим.

– Что произошло?

– Он бросил мать Оливии ради другой женщины как раз перед серебряной годовщиной их свадьбы. Месяц спустя мать Оливии покончила с собой, и с тех пор он мучился от чувства вины. Он таким образом старался подстраховать свою дочь. Я предполагаю, что он пытался переписать свою собственную историю, а я был настолько честолюбив, что принял его условия, и, знаешь, Тиффани…