…Путин находился в забытье, когда позади, в глубине ущелья, раздались шаркающие, вперемежку с одиноким перестуком шаги. Еще не придя как следует в себя, он повернул голову и напряженно стал всматриваться в сумрак казематов. И чем дольше всматривался, тем отчетливее возникала огромная фигура, опирающаяся на костыль. Она передвигалась какими-то качающимися движениями: выброс ноги, за ней — тяжелая поступь костыля, нога — костыль, шарк — стук-стук, шарк — стук-стук… «Вот и глюки начались, — президент взглянул на сидящего на патронном ящике доктора, склоненного головой в колени. — Так, видимо, всегда бывает при контузии…» Но по мере того как он сквозь паутину сознания пытался связать концы с концами, существо приближалось и воздух еще гуще наполнился гноящимися запахами. Но что странно: в свободной руке, словно невесомый, болтался автомат, который по мере приближения человекоподобного существа стал стволом вынюхивать цель. И когда раздалась очередь и огненные звездочки пронизали сумрак подземелья, Путин из последних сил, преодолевая действия релаксаторов, перевернулся на бок и скатился с носилок. Пули прошли над ним и, вырвав из спины врача клок мяса, уложили его на пол. Президент видел, как белоснежный халат на глазах стал превращаться в багровое полотнище, под которым хрипел и бился в конвульсиях человек. И двое собровцев, которых ему для охраны выделил Рушайло, тоже не успели сделать то, ради чего они тут находились. Они упали среди седел и стреляные гильзы сыграли им неуместно звонкий реквием.

— Ты думал я себя убью? — спросил человек с костылем, приставив к голове Путина ствол автомата. — У судьбы два лица — твое и мое, но Аллах увидел только мое. Я сейчас разнесу твой череп и в каждый нейрон пущу по пуле… Тысячу лет ты будешь умирать и не умрешь, ибо это для тебя было бы самое легкое.

— Пусть будет так как ты говоришь, но дай мне сначала встать на ноги.

— Вставай! — человек протянул автомат и, президент, ухватившись за цевье, поднялся с земли. — Это тебе мой долг за укол, которым ты облегчил мою боль,

Он встал и ощутил вдруг необыкновенную остойчивость и непоколебимость в ногах. И резким, отбойным ударом выбил автомат из рук одноногого, схватил его поперек перебинтованного туловища, поднял высоко над собой и бросил на пол. И сам бросился на него: руками вцепился в окровавленные бинты, подтянулся, подгребся к бороде и, ощущая несвежее дыхание врага, впился зубами ему в горло. «У меня, кажется, бульдожья хватка» , — пронеслась в голове болезненная мысль и он еще крепче сжал зубы. И терзал жилу до тех пор, пока не ощутил языком и нёбом соленую, густую, как автол, кровь.

Грудью своей он слышал биение сердца того, кто был повержен, и которое он заглушил словами: «Один из нас должен умереть и на этот раз, кажется, это сделаешь ты, Шамиль…» Но открыв глаза, Путин не увидел того, с кем только что происходила кровавая схватка. Над ним наклонился врач и президент услышал его голос, доносящийся из какого-то далека: «Потерпите, Владимир Владимирович, мы сейчас сделаем укольчик и вам станет лучше… Вы так кричали и ругались, видимо, что-то пригрезилось… Успокойтесь, прошу вас, скоро, надеюсь, эта дьявольская катавасия закончится, прилетит вертолет и…»

— Хорошо, спасибо, мне уже лучше, — Путин снова смежил глаза и попытался мысленно возвратиться к только что пережитому видению. Оно не отпускало его, как не отпускает затяжная боль, к которой нельзя привыкнуть и о которой невозможно не помнить…

Но грудь президента уже не ощущала бешеных ударов сердца, они были столь уходяще слабы и редки, что через мгновение слились с тишиной, которая, казалось, накрыла все мирозданье…

На лужайке началась пресс-конференция, которую присутствующий на ней Тишков ограничил тремя вопросами. Путин-Фоменко отвечал с легкостью, и тем деловым, безапелляционным тоном, какой в общем присущ второму российскому президенту. Правда, ему помогал небольшой наушник-суфлер, на втором конце которого, перед микрофоном, находился глава президентской администрации Волошин и диктовал Фоменко ответы на задаваемые вопросы.

— Всего три вопроса, — внушал Тишков разгоряченной прессе, — президенту, как и вам жарко, и не забывайте — он на отдыхе… Кто первый задает вопрос? Газета «Новые перспективы» ? Пожалуйста, только от каждого по одному вопросу…

Раздался женский голос, низкий, прокуренный:

— Товарищ президент, ходят слухи, будто вы, будучи замом управделами Кремля Бородина, тоже открыли себе счет в одном из швейцарских банков…

Паша Фоменко отреагировал моментально, и его голос был больше похож на президентский, нежели голос самого Путина.

— По чьему заданию вы задаете мне этот вопрос? Впрочем, не отвечайте, мне и без того известно, что ваша газета за три миллиона долларов взялась обслуживать интересы российских олигархов, занятых в производстве алюминия…

— Это неправда! — выкрикнула журналистка. — Это ложь и газета может подать в суд….

— Отлично! Вот там и встретимся, пусть суд решит — у кого имеется счет в швейцарском банке, а у кого особые интересы с не очень чистоплотными корпорациями.

Снова вмешался Тишков, попросивший прессу задавать вопросы по существу.

В разговор встрял Овидий Рубцов, который от жары, кажется, превратился в вареную сардельку.

— Вопрос по существу… Как вы относитесь к заявлению ведущего программу «Итоги» Киселева, относительно того, что президент России потворствует зажиму гласности в нашей стране?..

— Ну, если вы это, — Фоменко широким жестом очертил поляну, где расположились журналисты, — называете зажимом гласности, тогда ваш Киселев говорит святую правду…

Вспыхнули эмоции, кто-то пытался выведать у президента о том, как он покатался на лыжах, но его бесцеремонно перебил назойливый фальцет представителя CNN Сандлера:

— Господин Путин, как известно, сейчас в Баренцевом море проходят военно-морские маневры… Норвежская сейсмическая станция 12 августа зафиксировала в районе учений два мощных взрыва… Известно ли вам что-нибудь о катастрофе, которая, по сведению агентства Рейтер, имела там место?

Волошин, находящийся на террасе, видел эту сцену и, разумеется, слышал выкрик Сандлера, однако не поверил своим ушам… Но пауз не должно быть. Президент не может перед телекамерами представлять из себя жалкое зрелище и Волошин, вскочив с не очень удобного пляжного стула, подошел к окну. «Паша, кончай базар! — крикнул он в микрофон. — Поблагодари журналистов и скажи… минуточку… и, — Волошин мучительно что-то пытался вспомнить, для чего большим и указательным пальцами стиснул виски… — Скажи: любой слух может наделать много бед…» Но Фоменко сымпровизировал: он повторил то, что ему подсказал Волошин и от себя добавил еще несколько слов: «Однако, господа, это неофициальная информация и у меня нет оснований ей доверять… Нас всех могут убедить факты и только факты…»

Волошин остался доволен экспромтом Фоменко и мысленно поаплодировал ему. Он видел, как телохранители оттеснили от президента-Фоменко журналистов и тот, в сопровождении охраны, направился в сторону главного корпуса. Шел он неподражаемо легко и Октавиан Рубцов, смотревший ему в спину, бросил своему оператору: «Кажется, это действительно сам Путин. Столь свободный ход только у него…»