– Дамочка, дамочка, – капитан осторожно взял за локоть Вульфу, которая никак не могла успокоиться, качалась, говорила то громко, путано, то начинала бормотать.

– А! – вскрикнула Вульфа. – Меня полиция била!

– Лариса… – незаметно подошедший Виктор Сергеевич обнял извивающуюся Вульфу за плечи и настойчиво отвел в сторону.

Я видела, как она сопротивлялась, но не сильно. Прильнула вскоре к Милютину, потом положила голову ему на плечо, потом обняла, стала плакать, он гладил ее по голове, что-то совсем негромко приговаривал. Пару раз он взглянул на меня, я пожала плечами. А что тут скажешь? Все понятно без слов. Всех жалко. Все неправы. И всех жалко. Мне только себя не было жалко. Потому что, если начинаешь себя жалеть, вообще плохо становится.

– Поехали, – врач сел на переднее сиденье и спросил уже оттуда капитана, писавшего что-то, сидя на ступенечке «рафика». – Да, капитан? Можно трогаться?

– Да, все вроде описал… Ну, товарищи, страсти у вас тут, конечно… Поеду к другим… Спасибо этому дому, пойду, стало быть, к другому. – Он пожал руку подошедшей Серафиме, которая выглядела очень плохо. Понятно, что она переживает – такой раздулся скандал. Теперь в поселке только и разговоров на неделю, что о драке в школе. Еще бы если мальчики дрались! А то учительница с ученицей. – Ну что, Лена, подпишешь?

– А что подписать? – осторожно спросила я.

– Ну как, что… Что учитель Красильникова тебя ударила и толкнула, в результате чего ты получила легкую травму и едешь, таким образом, в больницу…

– Я и так уже в больнице лежу, – сказала я. – Я не знаю. Можно я с ней поговорю?

Мысль, пришедшая в тот момент мне в голову, просто изумила меня своей холодной простотой и тяжестью. Она пришла в голову и из головы как будто спустилась на грудь и придавила ее, у меня даже застучало сердце. Вот сейчас можно поговорить с Вульфой и сказать ей: «Лариса Вольфганговна, я не буду говорить, что вы меня толкнули и разбили мне висок, и я потеряла сознание. А вы заберете заявление из прокуратуры, идет?»

– Можно, – сказал капитан. – А о чем?

– Нет, я не буду говорить. – Я залезла поглубже в «рафик».

– Точно? – заглянул внутрь капитан.

– Точно.

Я не была уверена, права ли я. «Рафик» тронулся, я слышала, как что-то вслед кричал Паша, бежал за машиной… Стала искать телефон. Нет. Наверно, выпал в классе. Телефон Виктора Сергеевича, с его сообщениями, с фотографиями, которые я успела сделать, ведь я и его в монастыре пару раз сфотографировала… Вульфа найдет, будет опять бегать по классу, хохотать, плакать, неизвестно, что дальше сделает, раз ей так плохо от всего сейчас, что связано со мной и Милютиным…

Я постучала в окошко врачу.

– Что?

Я как можно понятнее объяснила ему, почему мне нужно, просто необходимо вернуться в школу. Удивительно, но он меня понял. Ругался, недовольно кряхтел, но сказал шоферу:

– Давай обратно. Забыли улику.

В школе мы застали идиллическую картину.

Серафима с капитаном, который не поехал пока разнимать остальных подравшихся, сидели у нее кабинете, с распахнутой дверью и открытым окном, и пили из чашек, думаю, что-то из Серафиминых коньячных запасов, которые у нее есть в подсобке за кафедрой и которые я однажды видела, ища прибор для физики, только никому об этом не сказала.

Паша с ребятами торчали в столовой, что-то бурно обсуждая, Артем тоже стоял рядом и кивал, кивал… Повариха, видимо, на радостях, что все закончилось довольно мирно, налила им чаю и дала огромную тарелку с хлебом и почерневшими бананами.

На лестнице сидели Виктор Сергеевич с Вульфой, он как будто убаюкивал ее, а она, прислонившись к нему всем телом, перебирала своими тонкими сухими пальцами Серафимин красный шарф, который почему-то оказался у нее в руках.

Я прошла мимо них, Виктор Сергеевич посмотрел на меня долгим взглядом, я не поняла, что он хотел сказать, не стала вдаваться. А Вульфа как будто и не обратила на меня никакого внимания, только совсем склонилась к Виктору Сергеевичу, почти положив голову ему на колени.

Я зашла в класс, нашла телефон – кто-то его поднял. Экран был еще мокроват, но удивительным образом телефон работал. Ура, все. Я поглубже засунула в карман телефон и по другой лестнице спустилась во двор.

– А я тебя знаю, душа-девица! – устало хохотнул врач, когда я залезла в «рафик». – Ну, поехали. Что-нибудь кому-нибудь пришьем. Или отрежем, за ненадобностью. Охохонюшки-хо-хо… Смотри ты, какие страсти разыгрались в нашем тусклом поселке… И всему виною ты, девица-краса? То-то я помню смутно, в больнице говорили – ты ведь и у нас не просто так лежишь, да? Кто-то же с крыши из-за тебя уже прыгал? А? – Он обернулся, чтобы посмотреть на меня. – Ну, как ты?

Я сидела на топчане, где обычно возят лежачих больных, и не могла понять, отчего я плачу. Я, наверно, так не плакала пять лет. Слезы катились сами, как будто ни от чего. Перед глазами проплывали лица Серафимы, Виктора Сергеевича, Паши, Вульфы, Артема, врача, капитана, в ушах был голос Вульфы, отчаянно кричащей все подряд… Значит, вот это и есть настоящая любовь. Я такой пока не знаю. Виктор Сергеевич говорил, что она любит себя, а не его. Не знаю. Я вижу, что ей так больно, что она даже кричит. А я вот, получается, сильно никого не люблю. Они сходят с ума, а я… Я бы не стала так убиваться из-за мальчика или даже мужчины. Может, потому, что я знаю настоящее горе? И как живется потом, когда горя уже нет, но жизнь продолжается, совсем другая.

В больнице я первым делом отнесла куртку тете Диляре и извинилась.

– Да что уж там! – махнула она рукой. – Делай вам ни делай, а волк все в лес смотрит. Куда бегала-то? К нему?

Как они все странно рассуждают. К кому – к нему? К Виктору Сергеевичу? Да он сам ко мне по два раза в день приезжает.

– Я ходила к прокурору Аршебе, – сдержанно ответила я.

– К прокурору? – тетя Диляра остро взглянула на меня. – Ну, ты, девчонка, у меня не промах. И что прокурор? Хороший человек, кстати, говорят. Диаспору свою греет, а так, в основном, – справедливый. Договорилась с ним?

– Как можно договориться? Есть же закон.

Тетя Диляра погладила меня по голове и вздохнула.

– Ты есть хочешь? Слушай, а на голове-то у тебя разве вот здесь рана была? Сзади же я тебе обрабатывала? А? Или я вообще уже ничего не помню… Ты что, у прокурора головой ударилась?

Я рассказала тете Диляре вкратце, что было в школе.

– Ясно…

Она ловко обработала мне рану.

– Заживет, поесть только нужно. Не тошнит?

– Тошнит. И голова болит.

– Так опять сотрясение, значит! Или просто от голода. Ты когда последний раз ела?

– Утром.

– Да что с тобой делать! И ужин уже прошел. Ну, давай искать, что тут у меня есть. Тебе бы горячего поесть. Так же нельзя! Не война же.