– Это ничего, – шептала она мужу, обхватив его и уткнувшись в плечо, – я привыкну, Демьян… пожалуйста, только не вини себя и не отдаляйся от меня, пожалуйста…

Но она никак не привыкала. И он старался не трогать ее больше. Может, прошло мало времени, или нужно было просто закрыть глаза и решиться излечить боязнь близости самой близостью…

– Всему свое время, – эхом ее мыслей откликнулся шаман. – И войне, и миру, и продолжению рода. Только любовь вне времени, солнечная королева. Любовь все лечит. А пока набирайся сил. И слушай меня. Слушай… слушай…

…В середине сезона Белого воскуривал я сто трав, чтобы весну выманить, дышал дымом, в котел кипящий смотрел, горькую воду пил, что вторые глаза открывает. Мало я в этот раз увидел, ибо неопределенно будущее Туры и слишком близка точка, в которую оно определится. А за ней – туман. Но не буду об этом, не твоя это печаль…

В дыме трав видел я образы грядущего, и гадал я, доставая из полного всем-на-свете мешка шесть вещей, и губы мои давали вещам этим название. Так достал я прядь волос твоего мужа, и тайное слово, что откликнулось на него, было «камень»…

– Что это означает? – Полю зачаровал размеренный скрипучий голос старика, и она слушала его, прикрыв глаза.

– Камень – это опора, медвежья жена, – бормотал старик, – камень – это надежность. Но это и безжалостность, солнечная королева. У всего две стороны, две, и сила может быть и слабостью…

Полина открыла глаза.

– Для чего ты мне это рассказываешь, Тайкахе?

Старик заморгал, закрякал, хитро щурясь.

– Достал я из мешка-со-всем-на-свете и лоскуток от твоего полога, солнце Бермонта. И тайным словом твоим стало «милосердие»…

Шаман еще много говорил, выплетая кружево слов, и Пол казалось, что слышит она и запах дыма и горькой воды, и гортанное пение одинокого старика в яранге, выплетающее тайные слова. Он то рассказывал, как любит тундру в начале полярного лета, то говорил про духов, что приходят к нему, то вдруг принимался рассказывать сказки своего народа…

…На дальнем-дальнем севере, там, где госпожа Метель по полгода поет свои песни, а в небесах колышутся разноцветные сияющие занавеси, паслось стадо оленей. И такое большое было это стадо, что за спиной вожака его словно море с рогами расстилалось. Мудр был вожак, знал, где зиму лучше пережить, где мох вкуснее и вода целебнее. Но однажды гордый, но глупый олень возжелал власти и вызвал на бой своего вожака. Старый сильный вожак победил его, и пришлось оленю уйти в тундру одному. Он голодал, и выбился из сил, и в начале долгой зимы не выдержал и пришел проситься обратно в стадо. Но вожак прогнал его, потому что не место в семье предателю.

Кое-как олень пережил зиму, скрываясь от госпожи Метели и господина Стужи, еле-еле спасаясь от волков и глодая замерзшие лишайники на камнях. Одиноко ему было и грустно. И однажды увидел он маленького олененка, что потерялся в тундре, и решил оставить его при себе. Но олененок плакал, и дрогнуло сердце у гордого оленя, и привел он его обратно к маме, но сам не стал показываться на глаза вожаку. Олененок все рассказал маме. А второй раз увидел изгнанник, как от стада отбились несколько молодых олених. И опять решил завести их подальше и оставить себе, создать семью. Но пока мечтал он так, увидел, что к отбившимся оленихам приближаются волки, и прыгнул перед хищниками, и увел их в сторону, хотя волки едва не загрызли его. И оленихи, вернувшись, все рассказали жене вожака.

По весне пошла жена вожака просить госпожу Метель уйти в северные края, повыть лето над студеным океаном, принесла ей в жертву к сопке земляных орехов и сладких корешков и увидела изгнанника, исхудавшего и одинокого. Пожалела его, вспомнила, что про него рассказывали, и, вернувшись в стадо, подластилась к мужу. Так вернулся глупый олень в семью, запомнив три вещи: власть хорошо, но близкие рядом лучше; гордость не согреет тебя в стужу, а бок близкого согреет; и добрые дела творить никогда не поздно…

Полина сонно улыбалась, глядя на блестящую на солнце воду.

– Тебе бы на природу выезжать, медвежья жена, там энергия чище, – ворковал шаман. – Здесь тоже хорошо, но слишком уж много камня. Слушай Тайкахе: ходи в лес, там сам Великий Бер тебя обнимает, жизнью заряжает.

– Завтр-р-р-ра и начну, – пообещала Полина. Контуры тела ее поплыли, и она опустилась на траву сонной медведицей. А Тайкахе снова хлебнул из фляги, полез в сумку и невозмутимо начал расставлять вокруг королевы маленькие скляночки-баночки. И под внимательными, но почтительными взглядами охраны вколол себе иглу в руку и долго еще колдовал над женой короля: мазал ее мазями, обвязывал цветными тряпочками, присыпал порошками и читал заклинания, потрясая костяными погремушками и гортанно выпевая свои песни.

Ою-ю-ю… ою-ю-ю… ойю-ю-ю… ой… Спи, солнечная королева, спи… Крепкая жена у сына Хозяина лесов. Тот в горах врагов бьет, а медведица ему силы дает. Ойю-ю-ю… ой… ойю-ю-ю-ю… Так надо помочь им, подсобить, дополнительно душу закрепить, чтобы и у меня, Тайкахе, душа была спокойна… Ой… ойю-ю-ю… ой… Спи, названая дочь моя, спи…

Начало марта, Рудлог

Его высочество Мариан Байдек возвращался по дворцовому парку с утренней тренировки. Было еще темно, но чувствовалось, что в Рудлог, во всяком случае в его центральные районы, пришла весна. Пахло свежей, очистившейся от снега землей и влажным ароматом первоцветов, кое-где тянуло холодком от нерастаявших сугробов в лощинках, но ветер был теплым. Неподалеку басовито тявкали щенки, подаренные детям Кембритчем – их в это время выводили на прогулку, – от конюшен раздавалось всхрапывание лошадей.

Во дворце уже шуршали ранние слуги, приветствующие принца-консорта поклонами и книксенами, сменились гвардейцы на постах.

Мариан шагал по величественным залам к Семейному крылу и думал, насколько тише стало на королевской половине. Ведь остались только они с Василиной и дети. Семья разлетелась по другим странам, а кто-то и вовсе бродит сейчас в ином мире. Конечно, если все сложится удачно, сюда вернутся и младшие девочки, и Святослав Федорович, и покои старших сестер тоже всегда будут ждать хозяек. Но домом ни для Ангелины, ни для Марины с Полиной дворец уже не будет.

Хотя… Байдек покачал головой, проводил взглядом слугу, поднимающегося с тряпкой по приставной лестнице к золоченому светильнику на стене. Вот уж от Марины можно ждать чего угодно. Что она, что Дармоншир – два буйных характера, и вполне может случиться, что рано или поздно третья Рудлог вернется сюда. Эмоций в отношениях этих двоих через край, но хватит ли у них зрелости, чтобы не только полыхать, но и просто жить вместе? На свадьбе Марины Байдек невольно уловил несколько раз обрывки ее злого шепота на ухо мужу – сказывался обострившийся семь лет назад слух. Только стойкость, с которой Дармоншир выносил выпады новобрачной, удержала Мариана от того, чтобы потребовать у него объяснений, а у нее поинтересоваться, не нужна ли ей защита и помощь.