На краже попался. Гнались за мною. Все отстали, а один какой-то дворник не отстает. Я через ров, он через ров, я через плетень, он через плетень. "Врешь, - кричит, - не уйдешь!" Зло меня взяло. Этакая сволочь! Ведь не украдено, чего же еще? Нет, непременно засадит ему человека нужно. Подпустил я его поближе, револьвер со мной был, я без него ни шагу, - обернулся, выстрелил. Он руками замахал и брякнулся... Потом в газете прочел, что убит неизвестным злоумышленником дворник такой-то. Тут только имя его узнал. Ни он меня не знал ни я его. А он меня в тюрьму усадить хотел, а я его жизни лишил. И хоть бы из-за интереса оба делали. А то так! Чудно устроен свет! Здорово живешь, друг за другом гоняются, здорово живешь - друг дружку убивают! Чисто волки бешеные!

 Эта "волчья жизнь" надоела Полуляхову.

 - Достать двадцать пять тысяч, да и зажить, как следует. Торговлю открыть. По торговле я соскучился.

 - Да ведь поймали бы, Полуляхов.

 - Зачем поймать? По чужому паспорту, в чужом городе, в лучшем виде прожить можно. Разве мало такого народа в России живет? Нам в тюрьмах это лучше известно!

 - Почему же именно двадцать пять тысяч?

 - Так уж решил двадцать пять тысяч.

 Эти породистые, расовые "настоящие" преступники удивительные "самовнушители". Им почему-то представится фантастическая цифра, например, двадцать пять тысяч, и они живут, загипнотизированные этой цифрой. Попадается им сумма меньшая:

 - Нет! Мне нужно, чтоб поправиться, двадцать пять тысяч.

 Они живут и действуют под влиянием одной только этой бредовой идеи. Ради нее не остановятся ни перед чем.

 - Случалось, Полуляхов, "брать большими суммами"?

 - Я на маленькие дела не ходил. Я искал денег, а не так: украсть, что попало! Брал тысячами.

 - Куда же они девались!

 - Езжу по городам и прокучиваю.

 - Почему же было их не копить, пока не накопится двадцать пять тысяч?

 - Терпения не было. У меня ни к чему терпения нет. Так уж решил: возьму двадцать пять тысяч, и сразу перемена всей жизни.

 Нетерпеливость - их характерная черта. Они нетерпеливы во всем, даже при совершении преступления. Из-за нетерпеливости совершают массу, - с их точки зрения, - "глупостей", из-за которых потом и попадаются. Я знаю, например, убийство банкира Лившица в Одессе.

 Убийцы были в самом "благоприятном" положении. Среди них был специалист по отмыканию касс, знаменитость среди воров, прославившийся своими деяниями в России, Турции, Румынии, Греции, Египте[57].

 Люди пришли только воровать. Они могли бы отомкнуть кассу, достать деньги, запереть кассу снова и уйти. Прислуга была с ним заодно. Но старик банкир на этот раз долго не засыпал, читая книгу. И убийцы кинулись на него, задушили и убежали, не тронув даже кассы: "специалист" испугался убийства и убежал раньше всех.

 - Зачем же вы убили старика? - спрашивал я душителя Томилина.

 - Невтерпеж было. Не засыпал долго! - пожимая плечами, отвечал Томилин.

 В то время, как Полуляхов сгорал от нетерпения, не находил себе места, метался из города в город, "во сне даже другую жизнь и свою торговлю видел", он сошелся с молодой женщиной Пирожковой, служившей в прислугах, и громилой Казеевым, ходившим тоже "по большим делам".

 Полуляхов с Пирожковой жили в одном из южных городов, а Казеев разъезжал по городам, высматривая, нельзя ли где поживиться. И вот однажды Полуляхов получил телеграмму от Казеева, из Луганска:

 - Приезжай вместе. Есть купец. Можно открыть торговлю.

 Арцимовичей погубил несгораемый шкаф, который вдруг почему-то выписал себе покойный Арцимович.

 Покупка несгораемой кассы вызвала массу толков в Луганске. Заговорили об огромном наследстве, полученном Арцимовичем:

 - Иначе зачем и кассу покупать? Все обходились без кассы, а вдруг касса!

 Луганск определил точно и цифру наследства семьдесят тысяч.

 Эти слухи дошли до Казеева, приехавшего в Луганск пронюхать: "Нет ли здесь кого", и он немедленно "пробил телеграмму" Полуляхову.

 Все благоприятствовало преступлению.

 Арцимовичи как раз рассчитали горничную. И это в маленьком городе сейчас же сделалось известно приезжим. Полуляхов подослал к ним Пирожкову. Те ее взяли.

 - А Пирожкова для меня была готова в огонь и в воду.

 Пирожкова служил горничной у Арцимовичей, а Полуляхов и Казеев жили в городе, как двое приезжих купцов, собирающихся открыть торговлю.

 Было ли это убийством с заранее обдуманным намерением, или просто, - как часто бывает, - грабеж, неожиданно сопровождающийся убийством?

 - Не надо неправду говорить. Я сразу увидел, что без "преступления" тут не обойтись: очень народу в доме много. Казеев не раз говорил: "Не уехать ли? Ничего не выйдет!" Да я стоял: "Когда еще 70 тысяч найдешь?" - говорит Полуляхов.

 Пирожкова часто потихоньку бегала к Полуляхову:

 - Барин деньги считает. Когда в кассу идет, двери закрывает! Я было раз сунулась, будто, зачем-то, а он как зыкнет: "Ты чего здесь шляешься? Пошла вон!" Видать, что денег много, и кухарка и дворник говорят, что много. Ключи всегда у барыни. Ложатся, - под подушку кладут.

 Хозяев Пирожкова ругала:

 - Барыня добрая. А барин не приведи Бог. Что не так, кричит, ругается. Уже я целый день бегаю, стараюсь, а он все кричит, все ругает нехорошими словами, и безо всякой причины.

 - И у меня от этих рассказов кровь вскипала! - говорит Полуляхов. - Я сам никогда этими словами не ругаюсь...

 От Полуляхова, действительно, никто в тюрьме не слыхал неприличного слова.

 - Не люблю и тех, кто ругается!

 Я часто наблюдал это над типичными, "настоящими" преступниками. Беда, если кто-нибудь из них обладает какой-нибудь добродетелью. Они требуют, чтобы весь мир обладал непременно этой добродетелью, и отсутствие ее в ком-нибудь кажется им ужасным, непростительным преступлением: "что ж это за человек?"

 - За что же он людей-то ругает? Девка служит, треплется, а он ее ругает? Что меньше себя, так и ругает? Людей за людей не считает?

 Полуляхов расспрашивал всех, что за человек Арцимович, и с радостью, вероятно, слышал, что это - человек грубый.

 В сущности, он "распалял" себя на Арцимовича. Полуляхов, быть может, боялся своей доброты. С ним уже был случай. Вооруженный, он забрался однажды ночью в квартиру, с решением убить целую семью.

 - Да жалость взяла. Страх напал чужие жизни нарушить. За что я невинных людей убивать буду.

 И ему надо было отыскать "вину" на Арцимовиче, возненавидеть его.

 - Ну, а если бы и Пирожкова и все говорили, что Арцимович человек добрый, убил бы