На том борту к развалинам Поенарского замка направлялись еще два человека, в надежде отыскать ответ на вопрос, одинаково вроде бы волнующий всех четверых.

Но — Боже правый! — какими разными были волнения каждого!

Какими непохожими!

"…Силы небесные, как?!

Как это могло случиться?!

Нет, невозможно.

Невозможно по определению.

Этого не должно было произойти.

Этого не может быть.

Однако — произошло. Однако — это есть. И никуда от этого не деться.

Чертов самовлюбленный выродок. Я, я, я!!! Не кто-то, а именно я.

Идиот, уверовавший в собственную исключительность. Возомнивший себя гением. Полагавший, что обманул всех.

Обманул, запугал и может теперь водить за нос сколь угодно долго. До той поры, пока…

А кстати, пока — что?

На что ты, собственно, рассчитывал, маленький ублюдок?

То есть как — на что?

Нужно было просто выиграть время. Найти немного денег. Но главное — отвадить всех от того места.

Боже правый, если бы только чертовы развалины не были рядом! Они же, как мухи на кучу навоза, слетались на эту груду камней.

Искали. Рыли. Пророчили.

Что, спрашивается, пытались доказать? Зачем?!

«Во имя исторической справедливости…»

«Защищая честь героя…»

Кретины!

Какое ему теперь до всего этого дело? Шесть сотен лет прошло, кости и те почти истлели.

Что ему, кто бы он ни был на самом деле, мирская возня?

Жарится на сковородке у сатаны, или пьет нектар с ангелами — все едино.

Будь он проклят! Дважды предавший. Когда-то — ее, а нынче — меня.

Будь ты проклят! Слышишь, Пронзатель? Каково тебе теперь? Это ведь не только меня, это и тебя раскусили сегодня. А? Молчишь. Корчишься в судорогах, я знаю.

А откуда, собственно, я это знаю? Не дано мне этого знать.

Зато другое — очевидно. Это не он вовсе, это я корчусь теперь в судорогах. В бессильной злобе, как пишут в плохих романах.

Но почему же бессильной?

И он… Кстати, он тоже наверняка корчился так же, когда отступал под ударами турок, юлил и пресмыкался перед султаном, в бешенстве разрывал свежую могилу родного брата, убитого своими же вассалами, венчался с нелюбимой, чах в золоченой клетке короля Матьяша, отрекался от веры отцов…

Корчился наверняка. И еще как!

А потом? Что — потом? Потом приходил в себя и…

Что — и?..

Начинал все сначала.

Убивал. Убивал. Убивал.

И все в конце концов отступали.

Все-е-е.

А я? Я — что же? Я, выходит, отступаю?

Да. Но что теперь можно сделать? Разве что-то можно сделать теперь? Они все знают.

Они? А сколько их? Горстка. И потом, что, собственно, они знают? Главное им неведомо. Значит…

Значит — что?

То есть как это — что? Надо продолжать. Не пугаться, не трусить самому! Вот что надо.

Действительно! Что это я раскис?

Тем более пока… Пока — черт побери! — все складывается в мою пользу… Мы здесь вдвоем. Всего лишь вдвоем. И я вне подозрений. Кто же, скажите на милость, помешает сделать все, как обычно? Это даже проще, чем то, что уже сделано. К тому же, вполне вероятно, это станет последним штрихом. Трое — впрочем, тогда их будет уже двое — задумаются. Одно дело — рассуждать о чужих смертях, совсем другое — когда гибнет близкий.

Однако — стоп! Особенно уповать на это не стоит. И вообще не стоит загадывать. Забегать вперед.

Действовать надо поэтапно. Медленно, но неумолимо. Как он. И не паниковать.

Их всего лишь трое…

Четвертый — со всей своей смешной камарильей — сам по себе. И не станет лезть на рожон. Нет, не станет. Он не из таковских.

Только эти трое.

Впрочем, можно считать, что уже и не трое вовсе…"

Человек, легко и пружинисто идущий по узкой тропе, внезапно остановился, склонился к земле. И посторонился.

— Я сейчас. Кажется, растер ногу. Черт! Идите вперед. Попробую переодеть носок.

Легким, едва уловимым движением говоривший достал из кармана тонкую перчатку, ловко натянул ее на руку.

Жесты были быстрыми и отточенными.

Через мгновение он уже готов был стремительно рвануться вперед, настигая того, к кому только что обращался.

Но — не успел.

Сокрушительный удар обрушился сзади, поверг на землю.

Впрочем, сам он ничего так и не понял.

Вдруг и сразу померк яркий солнечный свет.

И бездонная, непроглядная распахнула перед ним свои объятия тьма.

Яхта по имени «Смерть».

Это снова была она.

Красавица яхта, по странной прихоти хозяина названная одним из имен смерти.

Или — ада, преисподней.

Или — реки, несущей свинцовые воды прямиком в царство мертвых.

Много значений было у имени «Ахерон», но за каждым из них маячили во тьме веков мрачные, зловещие символы.

Яхта же, напротив, была на удивление светлой, нарядной и праздничной.

Возможно, на чей-то взыскательный вкус, даже чересчур.

Однако ж нынешним вечером люди, собравшиеся на борту «Ахерона», ничего этого не замечали.

Или не хотели замечать.

Ни грозного, пугающего имени.

Ни помпезной, бьющей через край роскоши.

— Вы плохо себя чувствуете, Полина?

Во взгляде Стивена Мура плескалась тревога.

Полина и впрямь выглядела сейчас не лучшим образом.

— Плохо. Но это совсем не то, о чем вы думаете, Стив.

— А о чем, по-вашему, я сейчас думаю?

— О том, что я здорово переволновалась — да что там переволновалась! — перепугалась за те мгновения, пока вы мужественно спасали меня, сокрушая современного упыря. И до сих пор не могу прийти в себя.

— А это не так?

— Не так. То есть, разумеется, и переволновалась, и перепугалась, но плохо мне сейчас совсем не поэтому.