Лестница сияла черным мрамором, блестящая, как рояль. Он медленно спустился вниз, боясь, что упадет и днем Краси Дионов со своими братками найдут его переломанным. Краси позаботится о нем, отвезет в «Пирогов» и каждый день будет присылать цветы и деликатесы — черную икру, устрицы и кальмары из своего клуба. Он почувствовал, что кроме картин в гостиной еще чего-то не хватает. Огляделся. Не хватало телевизора и дорогой стереосистемы, вырванные «с мясом» провода торчали, как обнаженные нервы. Ночью его обворовали, все уже всё знали, даже местные воришки. Боян рассмеялся. И резко смолк, услышав свой смех. Он торопливо вышел во двор, без малейшего сожаления прошел мимо бассейна и вошел в гараж. Слава богу, машину не тронули. Ее не мыли, наверное, неделю, и она всем своим видом выражала ему свое пренебрежение, как чужая. Он медленно тронулся по подъездной аллее, отметив на ходу, что со двора украли садовый шланг и газонокосилку. Ворота он оставил распахнутыми — проем в каменном заборе зиял, как пролом. В зеркальце заднего вида появились две козы, ринувшиеся в открытые ворота к экзотическим кустам во дворе. Но это была уже проблема Краси Дионова. Боян не прощался — не с кем было и не с чем. Все его покинули.

Он медленно и осторожно вел машину, путь до их старой квартиры в «Лозенце» занял у него более получаса. Он снова почувствовал свое гнилостное дыхание и в лифте раскурил сигару. Соседей у них не было — на лестничной площадке была всего одна дверь. Боян нажал кнопку звонка и стал ждать. Кто-то наблюдал за ним в дверной глазок. Притаившись. Раздумывая. Красивая бронированная дверь встретила его, как старого знакомца, но ее главным предназначением было перекрывать вход.

— Кто там? — спросила Мария, хоть уже знала. Он по голосу понял, что даже ей уже все известно.

— Это я… — и совсем по-дурацки: — я пришел.

— Я не одета, — сказала Мария.

— Да, еще рано, — согласился Боян.

— Я да-даже к-кофе н-не успела в-выпить, — долго и мучительно заикалась она.

— Случилось важное, нам нужно поговорить.

— Да, — сказала Мария, но дверь не открыла.

— Меня разорили, уничтожили, выкинули отовсюду… Все случилось так, как ты хотела.

— Нет, — сказала Мария, но ничего не уточнила.

— Но все-таки… — Боян пыхнул сигарой и выпустил дым в сторону дверного глазка, — все-таки на улицу вас не вышвырнут. Вы обеспечены — ты и дети. Хотя на колледж в Англии теперь рассчитывать не приходится…

— Да, — сказала Мария.

— Эта квартира — ваша. Может быть, тебе снова придется работать, но…

— Да, — сказала Мария.

Сигара в руке налилась тяжестью, словно он держал в ней чемодан, но чемодан Боян оставил в багажнике машины.

— Не хочу чувствовать себя виноватым… поэтому и пришел. Не могу быть виноватым перед всем долбаным миром. Все-таки это моя жизнь.

— Да, — сказала Мария.

— Хватит того, что я остался один, не так ли?

— Да, — сказала Мария.

— Я еду в Созополь… — он понимал, что должен выдержать, что если сейчас брякнется здесь в обморок, перед этой черной бронированной дверью, то ему лучше было переломать себе ноги в своем проклятом доме и в пульсирующей боли беспомощно дожидаться Краси Дионова.

— Дд-да, дд-да, дд-да… — лихорадочно заикалась Мария, но не сказала «входи и оставайся» или «подожди внизу, пока я выпью кофе, соберусь и мы вместе поедем в Созополь».

— Поцелуй детей и… прощай.

— Да, — вздохнула так и не открытая дверь.

Боян расплющил свою сигару в лифте, теперь ему было безразлично, что он воняет, как уличный мусорный бак. Он сознавал, что еще пьян и вел машину очень осторожно, настолько медленно, что в любую минуту мог попасть в ДТП. При виде его еле ползущего БМВ шоферы уступали ему дорогу, но он тоже любезно сбрасывал скорость, приводя их в недоумение и пугая.

Боян подъехал к Центральному кладбищу. Вышел из машины и потянулся. Зашел в первую попавшуюся закусочную-тошниловку и, как в студенческие годы, заказал две порции «шкембе чорбы». Заправил суп соусом из уксуса и чеснока, обильно сдобрив острым красным перцем. Суп оказался горячим, ароматным и обалденно вкусным. Слипшийся желудок благодарно откликнулся на знакомый вкус. По занавескам ползали тараканы, над прилавком красовались плакаты с Мисс Вселенной, вентиляторы гоняли в густом воздухе запах кебабов и жареной печенки. Он выхлебал до дна обе порции супа под подозрительным взглядом поварихи. На улице солнце ему улыбнулось, подул ветерок. Он купил букет из тридцати белых роз, оставив щедрые чаевые цветочнице. На радостях та опрокинула ведро с гвоздиками, вода потекла по асфальту. «Наверное, вся наша жизнь состоит из деталей, — подумал Боян, — и чтобы воспринять и осмыслить, сначала их нужно забыть. А то, что мы не забываем — придумываем сами».

Он подошел к церкви, там как раз отпевали усопшего, и Боян почтительно вздохнул. Больше часа он слонялся по липкой жаре. Пропитанная смертью земля парила, пахло увядающими цветами и тленом. На мгновение ему показалось, что он заблудился и останется здесь навсегда. Наконец Боян нашел то, что искал. На скромном памятнике, как он и ожидал, была выбита красная звезда. В фарфоровом овале — фотография Генерала; суровый взгляд, казалось, пронзал его насквозь, словно Генерал через него смотрел в светлое будущее. Генерал улыбался, но его улыбка приобрела темно-коричневый цвет небытия. Осознав, что стоит по стойке «смирно», Боян наклонился, положил букет к подножию памятника и сел на железную лавочку.

— Ну, и зачем все это было? — спросил он.

Ему ответил кроткий вздох ветерка. На ветке соседней сосны покачивалась белка. На могиле Генерала, засаженной дикой геранью, проросли сорняки. Боян старательно их повыдергивал.

— Поймите же, господин Генерал, — смиренно сказал Боян, — вы умерли. Вы действительно мертвы.

Он встал, пошатнулся, плюнул на могилу и направился в свой сон — в Созополь…

* * *

В Созополе Боян снял тот самый, нависающий над морем, номер, в котором они останавливались с Магдалиной. Время шло к вечеру, но пляж под ним все еще был полон народа, зонтики напоминали грибы, выросшие на золотистом песке. Свет над ними дрожал от марева, даль казалась прозрачно-синей, сливаясь с небом. Боян принял душ, лег на кровать и задремал. В полудреме он продолжал бодрствовать, боясь снова увидеть тот сон, в котором море затягивало его, пытаясь проглотить, а с берега ему махали руками неестественно маленькие женщина и его дочери, казавшиеся чужими, но пытавшиеся его остановить. Ему приснилась его усталость.

Он проснулся на смятых простынях, абсолютно разбитый. Назойливо жужжал кондиционер. За окном темнело. Он уже достаточно протрезвел, чтобы осознать свое одиночество. Боян был совершенно один — как новорожденный или как умирающий. И лишь теперь с полной отчетливостью ощутил отсутствие Марии и Магдалины. В его помутившемся сознании они слились воедино, в одну женщину, словно подонок Дионов на глазах у Бояна похотливо обладал сразу обеими. Он снова почувствовал кислый привкус во рту. У него привычно заболела голова. Привычно засаднили давно зажившие губы. Захотелось есть, но больше — выпить. Он принял ледяной душ и надел другой костюм. Вывернул карманы брошенного на стул пиджака, взял деньги, повертел в руках свой бельгийский пистолетик и, поколебавшись, сунул его в карман того пиджака, что был на нем. Раскурил сигару и с ней вошел в ресторан. Тот оказался переполненным, все столики были заняты. Его задела царившая в ресторане беззаботность — женщины в легких платьях с обнаженными спинами, мужчины в бермудах и футболках, шумные дети, бегавшие в зимнем саду и прятавшиеся за кадками с пальмами… Боян сел у барной стойки. Бармен сразу же узнал его и расплылся в приветливой улыбке.